– Кто… кто?.. – заикаясь, спросил он, что снова свидетельствовало о том, в какой ярости он пребывал. Иван никогда не заикался. Никогда не запинался. А краснота распространилась даже по его шее.

Он снова потряс листами бумаги.

– Кто это сделал?

Я сглотнула.

– Кто прислал тебе это дерьмо?

– Иван…

Он покачал головой, рука, державшая листы бумаги, упала вниз, и он стукнул кулаком по бедру, в гневе склонив голову набок. Он был в такой ярости, что я почти ощущала ее на вкус.

– Не называй меня «Иван». Откуда это?

Черт.

Черт, черт, черт.

Я даже не додумалась до того, что могу попробовать притвориться дурой и вести себя так, будто заметки, спрятанные в выдвижном ящике, были шуткой, – потому что мама не стала бы рыться в моих вещах, мы уже пережили этот этап моей жизни. Я слишком хорошо знала Ивана. Я понимала, что он не выпустит из рук эту грязь до тех пор, пока я не объясню ему все в мельчайших подробностях.

Нельзя сказать, что я винила его за это.

Если бы я нашла фотографии обнаженных мужчин с его лицом, приклеенным скотчем к чужим телам, с приделанными к ним сердцами, со стрелами, нацеленными на его гениталии, c надписанными над ними словами типа «НЯМ-НЯМ» и «ДА», я, возможно, на минутку рассмеялась бы… а потом бы завелась.

Боже, боже, боже, черт побери!