По правде говоря, она подумала, что и вовсе не дождется ответа. А может быть, он ее просто не услышал, потому что ничего не изменилось – он не разжал руку, которой обнимал ее, дыхание его не участилось, как не ускорилось и неспешное, ровное биение сердца у нее под ухом.

Наконец он заговорил, делая между словами длинные паузы:

– Я задавал себе этот вопрос тысячу раз.

Она не подняла голову, зная – то, что сейчас между ними произойдет, изменит все. Боясь, что правда все погубит.

– И?

Грейс долго прислушивалась к его дыханию, медленному и ровному, убеждая себя быть терпеливой, как будто весь ее мир не ввергнут в хаос от того, что она влюблена в мужчину, который так долго был ее врагом.

За долгие годы она успела придумать себе не меньше дюжины ответов на этот вопрос. Больше. Когда они еще только убежали, Девон с Уитом сломали голову, пытаясь понять его предательство. Что же случилось? Что заставило его ополчиться на них как раз перед тем, как они вместе собирались уйти?

Девон, полный злобной горечи, всегда считал: Эван просто решил, что деньги и власть слишком хороши, чтобы отказаться от них. Старый герцог с самого начала выбрал его в наследники, разве нет? Так зачем связывать свою судьбу с ними, жить с пустым брюхом на сырых, темных улицах Трущоб?

Скорее всего, все они умрут, не дожив до старости.

Уит был более чутким. Грейс все еще помнила, как он вздрагивал, когда она перевязывала его сломанные ребра лоскутами от своей нижней юбки, и доказывал, что Эвану всегда удавалось планировать все далеко наперед. «У него есть основания, – твердил Уит. – Он нас не предавал».

Он повторял это много недель. Когда они растворились в Трущобах, прячась от старого герцога, они боялись, что могущественный аристократ придет за ними, единственными в мире людьми, знавшими о его планах украсть герцогство ради продления своего рода, лишь бы не умереть без наследника.

А затем, в один прекрасный день, Уит проснулся, изменив свое мнение. И сердце у него изменилось, сделалось жестче. И с того дня он делал все, что мог, лишь бы уберечь их даже от слухов о герцогах Марвик, хоть молодого, хоть старого.

Но Грейс никогда не понимала, в чем преимущество холодного безразличия, и не искала его. Она любила Эвана и ненавидела. Злилась на него и плакала по нему. И хотела, чтобы он вернулся, столько раз, что и сосчитать не могла. И даже замкнувшись в себе, она все равно не могла до конца его забыть.

Поэтому было невозможно проявить к его ответу всего лишь досужий интерес – сейчас, когда они голые лежали в ее постели, почти готовые открыть друг другу все. В особенности когда он в конце концов ответил: