Как и раньше, он оседлал один из кухонных табуретов, а Лилли зашла ему за спину и развела в стороны его влажные волосы. Влажные? У него влажные волосы? Должно быть, он вымыл голову, а она и не заметила. К своему стыду, она не замечала ничего выше шеи.

– Больше не кровоточит, – объявила Лилли, – но надо, наверное, сменить наклейки из пластыря.

Она промыла рану антисептическими салфетками, потом пришлось пройти через тот же скрупулезный ритуал, что и накануне: нарезать пластырь маникюрными ножницами на полоски и заклеить ими рану крест-накрест. Лилли старалась действовать со всем возможным безразличием, но из-за этого ее движения стали неуклюжими. Несколько раз она чувствовала, как он вздрагивает, и извинялась за причиненную ему боль.

Они нагрели кастрюлю на огне камина и съели суп, сидя по-турецки на матраце. Оказалось, что одной банки им мало, и они подогрели вторую.

Посреди второй порции Тирни спросил:

– Лилли, с тобой все в порядке?

Она удивленно подняла голову.

– А почему ты спрашиваешь?

– Ты какая-то ужасно тихая.

– Я просто устала, – солгала она и вернулась к супу.

Они растянули ужин насколько возможно, но, когда все было съедено, у них все равно остался долгий вечер впереди, а делать было решительно нечего. Несколько минут прошли в молчании, нарушаемом лишь потрескиванием поленьев в камине. Наконец он заговорил:

– Если хочешь спать, говори, не стесняйся.

– Я не хочу спать.

– Ты же говоришь, что устала.

– Я устала, но спать не хочу.

– Вот и у меня то же самое. Устал, как собака, а спать не хочу.

– Мы долго спали днем…

– Гм.

Опять наступило молчание. На этот раз его нарушила Лилли:

– Почему тебя растили бабушка с дедушкой?