— Чушь какая-то, — сказал Павел. — Это так не похоже на Елку… на Елену.

— В том-то и дело, — согласился следователь. — Пока мне удалось опросить только соседей, свекровь потерпевшей — впрочем, от нее было мало толку — и некоторых прибывших на место происшествия… скажем так, коллег вашего отца, и на основании их показаний у меня тоже сложилось несколько иное представление о личности потерпевшей. Скажите, Павел Дмитриевич, летом одна тысяча девятьсот семьдесят шестого года с ее стороны имела место попытка самоубийства?

— Да, — прошептал Павел.

— Причина?

— Личная. — Павел сжал губы.

— Понятно. А скажите, пожалуйста, она знала, что у Дмитрия Дормидонтовича есть именное оружие?

— Наверное. Не знаю. Мы эти вопросы не обсуждали. Я знал.

— Давно знали?

— Пожалуй, с детства.

— И?..

— Простите?

— Не возникало желания… ну там, пострелять по банкам или перед сверстниками похвастаться?

— Нет. Вещи отца были для нас неприкосновенны. И потом, сколько себя помню, я никогда не любил оружия.

— Но пользоваться приходилось?

— Да. В экспедициях.

— Итак, насколько я понимаю, вам неизвестно, знала ли потерпевшая о наличии в доме оружия?

— Неизвестно.

— Так… А скажите, какие отношения были у Елены Дмитриевны с ее мужем, Вороновым Виктором Петровичем?

— Не знаю. Понимаете, последние годы мы были не особенно близки с сестрой. А Воронова я видел всего один раз — на их свадьбе, год назад. И сестру я с тех пор не видел. Завтра собирались встретиться… А вышло сегодня.

Павел замолчал. Следователь не торопил его. Лишь когда Павел достал из кармана сигареты, однофамилец из прокуратуры щелкнул зажигалкой, давая прикурить, и спросил: