— Пап, это я, — говорю, а в груди все сжимается. — Бронте.

Снова ноль реакции. Это безжизненная оболочка. Пустой сосуд. Отец отворачивается и снова смотрит на пианино, а его пальцы оживленно бегают по клавишам.

— Пап? — повторяю я, тряся его за плечо.

И тут до меня доходит. Он больше не с нами. Я опоздала.

Но нет. Должен же он хоть что-то воспринимать. Я не хочу уходить, не попрощавшись. Я должна достучаться до него.

Я потряхиваю его за плечо, и он снова встречается со мной глазами, но на этот раз отец выглядит совсем сбитым с толку.

— Бронте? Бронте, милая. — Кто-то дотрагивается до моей руки, и я, обернувшись, оказываюсь лицом к лицу с сердобольной сиделкой средних лет. — Пройдем со мной, милая?

Она не без труда убирает мою руку с плеча отца, а он продолжает играть, ни на секунду не останавливаясь. Она ведет меня в небольшой кабинет, закрывает дверь, а его музыка продолжает звенеть у меня в ушах.

— Боюсь, его состояние ухудшается быстрее, чем мы предполагали, — мягко объясняет она.

— Но почему у него до сих пор получается играть на пианино?

— Болезнь Альцгеймера имеет свои загадки. Приобретенные музыкальные способности могут давать о себе знать даже на поздних стадиях — все зависит от того, какие участки мозга поражены. Увы, милая девушка.

Выхожу, и все плывет перед глазами. По щеке стекает одинокая слезинка.

Выходит, я так никогда и не разберусь до конца, любил он меня или нет. Ведь он меня даже не узнает.

Я забираюсь обратно в машину. Во взгляде матери читается смесь тревоги и беспокойства.

— Это правда? Он в Аделаиде?

Она не сразу понимает, о ком идет речь.

— Священник? Он вернулся?

Выражение ее лица тут же изменяется. Неужели она даже сейчас не желает признать случившегося?

— Я хочу с ним встретиться. Ты знаешь, где он работает?