– Eh bien, comme, Alfred Karlovich, comme ça? – спросил, выпуская дым колечком. – À mon avis, a mal tourné[150].

Визе быстро и шумно дышал через нос, грудь его вздымалась и опадала. Храпунов оглянулся.

– Давай, мать твою, обеих сюда, на хрен.

Воющих тихонько девочек поставили раком посреди гостинной.

– Цыц, сучки траханные! Цыц!

Те просто не могли замолчать, даже если б и захотели. Тут же по знаку вождя обеим затолкали тряпки во рты.

– Ну, Альфред Карлович, добром говорите, где сейф. А то ведь вы понимаете, что сейчас может произойти, не правда ли? Где сейф? Скажете? Я вытащу кляп.

Визе быстро закивал.

– Только не вздумай, мать твою, кричать, пидор немецкий, поперек тебя и вдоль. Тут же обеих, на хрен, в три дырки вытрахаем, мать твою. Не будешь кричать, сучара?

Визе отрицательно покачал головой – теперь медленно, гораздо медленней, чем кивал.

– Смотри, мать твою. Только пикни, на хрен.

Храпунов рывком выдернул тряпку. Немец попытался приподняться, окровавленные губы его задвигались, собирая слюну для плевка; вновь рухнул в кресла, голова упала на грудь. Храпунов приложил руку к шее Визе, секунду выждал, потом приподнял бывшему хозяину верхнее веко – глазной в кровяных сеточках белок неподвижно выкатился на бывшего мешальщика: хозяину, как и горничной, повезло тоже. Храпунов всплеснул руками:

– Пи-идар!.. Сбег, мааа-ть егоооо! Сбег, на хрен! А?!

Повезло немцу, повезло – больше он ничего не увидел, сердце, слава Богу, не выдержало и остановилось. Храпунов подскочил к девочкам, схватил одну железными пальцами за обе щеки, сдавил, ломая детские зубы.

– Где сейф?! Ссу-ка… Где сейф, ну?! Быстро, ссука!

Та, дергаясь, заскулила. Храпунов выдернул кляпы изо ртов у обеих.

– Ну!

– Мы не знаем, – совершенно чисто по-русски тихо сказала вторая девочка. – Папа нам не показывал.

– Траханный в рроо-от! – Серафим опустошенно сел на пол. Мгновение сидел так; товарищи не успели ничего у него спросить, как он вскочил, кивнул на девочек.

Когда с треском разорвали платьишки на них, обнажилось кружевное белье; ночные гости на секунду замерли в гневном пролетарском своем порыве – кружевного белья никто из них в жизни, почитай, еще не видел; при виде на девочках белья бешенство в горящих сердцах стало уже совершенно нестерпимым.