Вернемся к той минуте, когда Голубович, голышом вышедши из Большого зала, уселся в новое с иголочки губернаторское авто и поехал к бывшему монастырю, потому что получил по спутниковому телефону указание проконтролировать выполнение операции под личную свою ответственность.

Далее произошло следующее, дорогие мои.

Во-первых, Голубович оказался полностью одет – в светло-серый, по тону полагающийся при теплой погоде костюм – с белой рубашкою, разумеется, и дикого фиолетового цвета галстуком, в блестящие лаком полуботинки и, как вы сами понимаете, в носки – черные, иного цвета носки никакой чиновник никакого ранга надеть, чтобы вы знали, не может по определению. Во-вторых, Иван наш Сергеевич оказался сидящим за своим столом в собственном своем кабинете, по коврам которого – хочется написать «змеились», ну, простите нас в очередной раз – змеились бесчисленные телевизионные кабели, подключающие «свет», то есть – разной степени сияния софиты и «звук» – телевизионные «пушки»[250] и микрофоны с логотипами к тому времени уже двух десятков, наверное, российских и зарубежных телекомпаний. По кабинету, не обращая на его хозяина ровно никакого внимания, ходили человек тридцать парней и девчонок, эти самые звук и свет устанавливающие, и еще несколько десятков симпатичных, с позитивными лицами молодых мужчин и женщин стояли за открытыми дверями кабинета, открыто курили, сбрасывая пепел прямо на мраморные ступени парадной голубовичевской лестницы и притаптывая об итальянский мрамор окурки. Тут же, на лестнице, стояли, скрестив руки у себя на яйцах, охранники, никого не одергивая, ни во что не вмешиваясь и сохраняя неподвижность не только рук, но и лиц своих. Охранников, как и Голубовича, никто не замечал. А сам Голубович, готовясь к передаче, долженствующей доказать мировой и российской общественности, что он не только жив, жив! жив! но и пребывает в полном порядке и крепко держит в руках своих бразды правления областью, – сам Голубович улыбался, наблюдая за хрестоматийным телевизионным бардаком, пожевывал жвачку, хотя курить ужасно, ну, ужасно хотелось, разглядывал теток, выбирая – совершенно напрасно, но он, конечно, не верил, что напрасно – выбирая объекты будущих побед.

А в-третьих, в эту же самую минуту Голубович, по-прежнему совершенно голый, сидел на заднем сидении своей новой, поданной ему вместо взорвавшейся «Ауди» и не мог уже ни о чем думать кроме того, что ему ужасно, непереносимо хочется курить.

Да, мы забыли, что было и в четвертых. Значит, в четвертых, внутренний голос совершенно оставил в это время одетого с иглы Голубовича, сидящего у себя в кабинете, а незримо присутствовал исключительно с Голубовичем голым, пребывающим на заднем сидении новенькой, как и костюмчик того, первого Голубовича, «Ауди». Из чего мы с вами можем заключить, дорогие мои, какой из двух Голубовичей был более настоящий, а какой менее, или, по крайней мере, какой из Иванов наших Сергеичей сейчас более оказался близок ко внутренней своей сущности.