Разверзнувшаяся бездна скорби и невыносимой печали, вырвавшиеся на свободу, кричали «нет!» И Роберт почти засмеялся от собственного бессилия спастись от нахлынувшей горечи. Разве он избавился от нее, просто забыв? Вот же она! Как будто и не изменилась за эти тридцать лет. Но что тогда ему делать, Нина? Как избавиться от вечной муки?

Роберт опустился на табурет и сложил руки на столе, точно проигравший в битве. Нина уже дала ответ. Прощение – вот, что вылечит его раны. И тут Роберта, словно громом поразило. Он вспомнил мальчика Конрада и понял причину своего равнодушия к нему. Роберт знал, что тогда друзья шептались за его спиной, удивленные его безразличием к судьбе сына Лидии, которого она бросила умирать на больничной койке. Роберт вдруг осознал, что его холодность к Конраду вызвана вовсе не тем фактом, что он никогда не встречался с ним. Причина была в том, что участь мальчика была схожа с участью его сестренки Виолетты, и Роберт рефлекторно дистанцировался от него, чтобы Конрад не напоминал о Фиалке – так он называл ее любя, и не бороздил старые раны. Роберт предпочел забыть. Ему вдруг стало тошно от самого себя. Вот она – смерть, о которой говорила Нина: он сам убивает в себе человечность из-за собственной трусости.

Роберт вспомнил, что пытался найти мать, когда бизнес расцвел, и ребята впервые основались в офисе в центре города. Кажется, это было лет пятнадцать назад. Но дом его детства, как и весь район с захудалыми одноэтажными домами снесли к тому времени, и сегодня на их месте стоит торгово-развлекательный центр вкупе с многоэтажными офисами. Тогда Роберт понятия не имел, где искать мать. Но сегодня с его связями и влиянием это – дело десяти минут. Вот только он даже десять минут не хочет тратить на нее – настолько сильна его ненависть.

В другом углу гостиной разворачивалась еще одна сцена с невыясненными отношениями. Амелия оставила Сашу беседовать с дилерами, а сама прошагала легкой походкой к Дэсмонду.

– Пора бы нам с тобой выяснить кое-что, оболтус.

Дэсмонд вжался в плечи от одного только голоса Амелии, обращенного к нему.

– Марк, свали, – жестко приказал он другу.

Тот немедленно послушался и оставил двоих решать серьезный вопрос. От взора Дэсмонда не скрылась ухмылка Ангела, которой он одарил этих двоих. За нее Марк еще получит, пообещал себе Дэсмонд, и медленно обернулся.

Седой хрустящий от геля ежик Амелии торчал в разные стороны из-под цветастого колпака, который носили все гости. Она подводила верхнее веко жирной полосой синего карандаша, в каждой ушной раковине у нее было по семь разнообразных серег, мужеподобный стиль в одежде вкупе с полусапожками на шпильке, а также бесконечное нахальство и стремление получить свое – вот и вся Амелия. Ей было уже далеко за пятьдесят, и сухая морщинистая кожа лица лишь подчеркивала ее возраст, и даже больше – выдавала ее прочную зависимость от табака.