Стоя в комнате, которую Дамиан делил с МамаЛу, я словно оказалась на его месте, почувствовала, каково это – когда тебя разлучают с матерью. Ее увели прямо посреди ночи. Видел ли он? Или было слишком темно? В какой момент он утратил веру в людей – ту, с которой рождается каждый ребенок? Смахнув слезы, я повернулась к двери – и тут вошел Дамиан, вытирая лицо полотенцем.

Увидев меня, он застыл.

– Что-то случилось?

Я помотала головой. МамаЛу была права: лучше бы я сюда не заходила.

– Скай.

Его голос чуть не лишил меня воли. Дамиан выглядел твердым как скала, но под этой маской таились глубокие чувства. Он не знал полумер. Когда ненавидел, то ненавидел всеми фибрами души, а когда любил… Господи, когда он любил, он произносил мое имя вот так – тихо и нежно, словно шептало его сердце.

– Что ты тут делаешь? – спросила я.

– Сплю.

– Спишь… здесь?

Я огляделась. Теперь стало понятно, почему на кровати лежала одежда и почему он вошел в одних трусах. Я чувствовала тепло его кожи – словно в комнате растопили маленькую печку.

– А почему ты…

Я и сама поняла, почему Дамиан променял шикарную спальню в особняке на каморку во флигеле. Он считал, что не заслуживает роскоши. Он думал, что недостаточно хорош. Да, он купил и отреставрировал усадьбу, а ночевать приходил сюда – в комнату, где когда-то чувствовал себя любимым, где его не пожирала вина. Каса Палома предназначалась мне. Дамиан хотел восстановить все, что, как ему казалось, у меня отнял.

Ответишь ты «да» или «нет» – все равно останешься моей.

В глазах у меня защипало. Я молча уставилась себе под ноги; слова комом теснились в горле.

Я протянула Дамиану руку.

– Пойдем домой.

Два слова все-таки вырвались. Я не могла их больше удерживать. Любовь к Дамиану не сулила мне ничего хорошего, но не любить его значило умереть.

Я не стала дожидаться ответа – просто взяла его за руку и, выключив свет, повела в особняк.

– Стой, – попросил он у дверей. – Я не…