Пока семья вновь рассаживалась по своим местам, к Никите подошел официант с вопросом, не желает ли месье чего-нибудь еще. Из-за него Никита пропустил момент, когда дедушка сообщил всем результаты беседы с внуком.

Поднявшись из-за стола, чтобы расплатиться у кассы, Никита услышал за спиной только сдержанное замечание бабушки:

– Я вас предупреждала, что они договорятся между собой. Мужчины в этой семье всегда все делают по-своему. Уж я-то знаю!

Уставший за день, Никита медленно брел вверх по темной улице в сторону дома. Он уже автоматически перешагивал через редкие, непредсказуемые ступени на тротуаре. От воспоминаний об отце ему стало грустно. Никита так и не успел убедить его в том, что реклама – стоящее дело. Вдобавок в памяти всплыл сегодняшний никчемный разговор с сыном, и Никите на минуту снова стало стыдно. Не только дедушка, он сам мог бы стать Алексу другом, однако не стал. Мог поддержать мечту сына, но даже не услышал его. Пытаясь заглушить голос совести, Никита дал себе обещание в ближайшее время все исправить, но детали, как обычно, отложил на потом. Вернулись тягостные мысли о жене. То ему казалось, что Ольге сейчас так же тоскливо, как ему самому, и его охватывала жалость. То она представлялась хохочущей в компании подруг, и тогда в нем поднималось негодование и желание сделать ей больно. За что – он не смог бы внятно ответить. Просто за то, что жена лишила его своей поддержки именно в тот момент, когда он в ней остро нуждался.

Открыв дверь лопоухим ключом, Никита не стал зажигать свет. Удивительное дело, тишина пустого дома не пугала, а успокаивала его. Здесь он не чувствовал себя одиноким, хотя был совершенно один.

Он медленно поднимался наверх, с каждым шагом чувствуя все большее умиротворение, как будто на ступенях лестницы за его спиной оставались все горести и обиды.

В спальне он стянул с себя одежду и, не глядя, бросил на пол, будто отмершую старую кожу. И в последний момент сообразил, что надо включить будильник, чтобы завтра не проспать Майка.

Засыпая, он мечтал об Изабель, однако вскоре услышал из темноты совершенно другое имя:

– Генриетта, Генриетта! Иди ко мне, мой ангелочек!

Мимо Никиты с восторженным визгом пронеслась растрепанная девочка лет четырех, похожая, скорее, на веселого чертенка, чем на ангела. Она влетела в большую сумеречную комнату и закружилась по ней, не переставая радостно вопить. Длинную шерстяную юбку девчушка приподняла повыше, чтобы не запнуться. За ней проследовала улыбающаяся женщина средних лет. Глухой лиф ее платья так туго стягивал фигуру, что грудь казалась почти плоской, а талия – нежизнеспособно тонкой.