Генриетта по-прежнему сидела на коленях у Наваррца и таскала маленькие кусочки мяса из его тарелки. Затем она принялась играть большой круглой ложкой, представляя ее лодкой, а поверхность скатерти рекой. В лодке появились пассажиры – маленькие фигурки, которые она лепила из хлебного мякиша. Поскольку никто ее не останавливал, Генриетта совершенно увлеклась и, казалось, забыла об особом госте. Да и сам Генрих, хоть и придерживал девочку одной рукой, думал уже не о ней.
– Ты, Агриппа, знаешь мой принцип: обладать лишь одной женщиной – все равно что впадать в целомудрие. Однако среди множества женщин, которых я знал, было очень мало тех, кто для меня действительно что-то значил. Вот Мария, мать Генриетты, значила для меня очень много. Я любил ее, хотя оставался с ней совсем недолго.
Никита против своей воли покачал головой – это было, скорее, неодобрение Агриппы, чем его собственное.
Генрих отмахнулся:
– Ладно, я знаю, что ты осуждаешь меня за любовные похождения. Но ведь и ты был влюблен когда-то. Я даже помню кое-что из тех времен.
И Наваррец заунывно продекламировал, размахивая в такт острым ножом:
Хочу я умереть в объятиях Дианы,
Чтоб в сердце у нее, от горя бездыханной,
Воспоминания воздвигли мавзолей.
Генрих рассмеялся. По-дружески и совсем необидно. Однако Никита почувствовал неожиданную неловкость. Мужественный полководец и королевский советник Агриппа Д’Обинье был к тому же знаменитым поэтом своего времени. В этой роли Никите оказалось некомфортно, сам он никогда не испытывал тяги к стихосложению.
Тем не менее он ответил Генриху стихами. По всей видимости, тоже своими, то есть стихами Агриппы:
Я вижу: вам для развлеченья
Была нужна моя любовь.
Мои жестокие мученья
Вы смаковали вновь и вновь.
Вас разлюбить решил я, знайте,
Решил избавиться от мук.
Ну что же, на себя пеняйте:
Ведь это – дело ваших рук!
– Я был очень молод, страсть кипела во мне. Однако, как вам известно, государь, дама, которую я любил тогда, не ответила мне взаимностью, и мне пришлось вырвать любовь из своего сердца, – добавил он.