– Не хочу, чтобы у меня обгорело лицо, – засмеялась Ольга и направилась назад в комнату. – Будет здорово посидеть на балконе вечером, когда спадет жара.

– Сегодня вечером будет дождь, – уверенно сказал Никита на правах местного жителя. – Видишь, ветер поднялся и собираются облака. Но это неважно, посидим на балконе в другой раз. Кстати, фамилия наших соседей слева – Куртепляк. Представляете?

Алекс и Ольга покатились со смеху – они оба учили французский в школе и читали одни и те же детские книжки.

– Хватит ржать! – Никита смеялся вместе с женой и сыном. – Вам еще предстоит знакомство с этими милыми людьми, я имел неосторожность пригласить стариков на чай. Они сгорают от любопытства, придется уважить.

Ольга остановилась посреди гостиной и снова огляделась.

– Красивое место. И дом хороший, – сказала она. – Здесь еще много чего не хватает, но твоя идея мне нравится. Эти гравюры и рисунки… В них определенно есть что-то общее. Я бы никогда не подумала, что ты такое выберешь. Удивил.

Никита растроганно обнял жену:

– Спасибо, рыжик!

Не отрывая глаз от гравюр на стене, Ольга в ответ потерлась щекой о его плечо.

– Очаровательная парочка, – сказала она. – Эти двое в саду, девушка на скамейке и юноша у ее ног.

– Юная гордячка и влюбленный простак, – усмехнулся Никита, не поворачивая головы. Он понял, о чем говорила жена. Именно эту гравюру напомнил ему зачарованный Жан у ног молодой госпожи прошлой ночью.

– Ты знаешь, кто жил в этом доме раньше? – неожиданно спросила Ольга.

– Да, любимая, кое-что знаю, – ответил он, пряча улыбку в ее волосах. – Я потом тебе расскажу. Если ты захочешь.

В это самое время в полутора сотнях километров от них три человека сидели вокруг квадратного металлического стола, на котором в прежней жизни, вероятно, кто-то разделывал мясные туши. Бутылка вина с бумажным воротником на горлышке, тонкие бокалы и две нетронутые стеклянные миски – одна с орешками, вторая с картофельными чипсами – ясно отражались в его натертой до зеркального блеска поверхности. Никто из троих не решался первым положить руки на стол, опасаясь нарушить его невинную чистоту.

Николь задумчиво смотрела на мужчину, которого любила когда-то. В лице этого пожилого человека легко угадывались прежние черты, жесты и мимика были те же. Не изменился и голос, красивый низкий голос, который так нравился ей в их лучшие времена.

– И представьте себе, юная леди, мои поросята валялись под деревьями и радостно хрюкали, – Эдвард возбужденно рассказывал отшлифованную годами историю. Он обращался к девушке, лицо которой возвращало его лучшие воспоминания, счастливые и болезненные в одно и то же время. Он играл свою новую роль так, как умел, внутренне содрогаясь от необходимости остановить ничего не значащую болтовню и дать место разговору, ради которого они собрались.