— Ир, подожди, — окликнула ее Ольга и сняла с вешалки белый халат. — На вот, надень.

— Хорошо.

Тула. Городская клиническая больница №7

Куликова записала все показатели в журнал и расстроенно покачала головой. Ничего не изменилось: цифры будто застыли на одном уровне, а состояние пациента по-прежнему оставалось крайне тяжелым. Единственное, что радовало — это стабильность. Отсутствие динамики в данной ситуации — тоже результат. Это означало, что Громов не сдается, борется изо всех сил за свою жизнь.

— Ну, давай, хороший мой… Отдохнул и будет. Пора возвращаться, — тихо прошептала Таня.

Она нежно провела ладонью по колючей щеке, чтобы хоть как-то подбодрить и направить на нужную дорогу человека, зависшего между двух миров. Не вкладывала в этот жест ничего личного, просто делилась своим теплом.

Куликова ко всем пациентам относилась одинаково, никогда не разделяла их по кастам и статусам. Для нее они все были как дети, каждый нуждался в ней, и она никому не отказывала. Делала все возможное и невозможное, чтобы помочь. Проводила операции и знала, что от нее зависит многое, держала человеческую жизнь в своих руках и старалась действовать максимально быстро и профессионально, чтобы сохранить ее. Но когда возникала такая ситуация, как сейчас, Таня терялась. Она больше ничего не могла сделать, и эта беспомощность удручала, внутренне разрушала ее, заставляла копаться в себе и искать несуществующие ошибки.

— Тань, у тебя совесть есть? Полчаса тебя жду.

Услышав голос подруги, Куликова одернула руку и обернулась.

— Ира?

Удивление, граничащее со страхом, невозможно было скрыть. Таня инстинктивно встала так, чтобы закрыть собой Громова. Понимала, что, если Ирина его узнает, может случиться непоправимое. Мысли лихорадочно метались в сознании, она пыталась найти хоть какой-то выход из сложившейся ситуации.

— Ну что ты так на меня смотришь, как будто приведение увидела? — пошутила Романова, заметив напряженность во взгляде подруги, и хотела подойти ближе, но та остановила ее жестом.

— Ир, тебе нельзя сюда, это реанимация, — безапелляционно заявила Куликова и нервно сглотнула.

Сердце, как сумасшедшее, колотилось в груди, а совесть вновь принялась читать нотации. Она ненавидела лгать и изворачиваться. Дымов вынудил ее это сделать, но расхлебывать заварившуюся кашу придется одной. С каждой секундой Таня все больше чувствовала себя предательницей, лишь мысль о том, что ложь эта во спасение нескольких жизней, в том числе и будущего ребенка, останавливала от опрометчивого шага.