Не понимая, к чему она ведёт, он с неохотой медленно кивнул.

– И дело ведь даже не в том, что я тоже могла оказаться шпионкой, – довольно легкомысленно рассказывала дальше она. – Дело было в последствиях, которые ты не мог допустить… да и личные эмоции, наверное, примешивались? – нерешительно предположила она.

– Да, – коротко согласился он.

– Но ты не просто отпустил меня, Эртан. – заглянула она ему в глаза с очень серьёзным выражением. – Ты ни тоном, ни жестом не выразил неприятия этой идеи и не попытался использовать ни одного из имеющихся у тебя рычагов давления на меня, чтобы изменить мой решение.

Он кивнул, начиная понимать.

– А Эрьен, – вернулась к теме она, – отступает, только чтобы вернее добиться своего позже. Скорее всего, он ни на миг не даёт Алисс забыть, к чему ведёт. Не думаю, что так можно полюбить, – пожала плечами она. – Он ведь… попросту давит её своим великодушием, ведь так? Посмотри, он же всем своим поведением так и говорит: «Я хороший муж, будь и ты хорошей женой».

– Дьявол! – согласился с этими выводами Эртан, откидывая голову назад усталым и отчаянным жестом. – Но что тут можно сделать?

– Отпустить, – решительно повторила свой вывод Рэми.

Он посмотрел на неё мучительно:

– Но отпускать должен я, а не он.

Принцесса поморщилась. Один незадачливый ниийский гофмейстер даже не подозревал, что ему только что подписали смертный приговор. Правда, у Рэми, к счастью, не было связей такого рода, чтобы этот приговор привести в исполнение… да и отчасти её останавливало то соображение, что, узнай когда-нибудь Алиссия, кто приложил руки к смерти её возлюбленного, – плакала их дружба.

– Эрт… – попыталась было убедить его в преданности Алиссии она, но он остановил её раздражённым жестом.

Снова откинувшись на подголовник кресла, он произнёс куда-то в  потолок:

– Знаешь, Рэми, я не знаю, как с этим справляться. Можно знать единственно верное решение и осознавать, что должен действовать в соответствии с ним. Но что делать, когда на пути этого правильного решение стоит человек? Не обязательно даже близкий тебе, – лихорадочно уточнил он, – а просто – живой человек, со своими страхами и надеждами, чувствами и болью. И государственная необходимость требует переступить через этого человека, признать его лишь досадным обстоятельством, а его чувства – досужей помехой, которой требуется пренебречь для общего блага. – Он вскочил и принялся лихорадочно расхаживать по курительной. – И я должен решать снова и снова, сталкиваться с этим человеческим препятствием – и решать. Переступать через одного человека, чтобы сделать хорошо другим? Где она, эта граница, Рэми, после которой ты становишься бесчеловечным тираном? – устало вопросил он. – Что толку быть правителем, если ты должен переступать через живого человека, и это правильно? Что за правда такая! – саданул он кулаком стену, останавливаясь.