Я любуюсь им. Его попытками держать одичалую, бешеную ярость на жёстком поводке. Его возможностью выносить возбуждение, выжигающее изнутри неистовым пламенем. Его отравляющим, убивающим и возносящим прямиком на небеса любованием мной.

И закрываю глаза.

«Бери, мне не жалко,» — так и крутится в голове, но начинать говорить хоть что-либо сейчас кажется настоящим преступлением, за которое мне наверняка будет светить пожизненное. А мне до сих пор нравится тешить себя иллюзиями, что это только первый и последний раз.

Уже не первый. И ещё не последний.

Предвкушение удовольствия обостряет чувствительность до того предела, что по телу пробегает дрожь даже от его дыхания, случайно коснувшегося колена. А первое же развязное, уверенное движение языка между моих ног рождает в груди острый крик, который надламывается где-то в горле и добирается до рта осколками-стонами, режущими губы до крови.

Он вылизывает меня с напором и усердием, от которых снова и снова хочется орать. Но всё, на что я оказываюсь способна, это короткие и глухие, долгие и протяжные стоны, и громкие, надрывные всхлипы. Горячий язык без стеснения проходится по половым губам, кружит у клитора, спускается почти до ануса, а потом погружается прямо в меня. Настойчиво, резко, с отвратительно-возбуждающе-пошлым хлюпающим звуком.

Мои пальцы мечутся по дивану в панике, скребут мягкую ворсистую обивку, хватаются за края халата, на самом деле до сумасшествия желая зарыться в его волосы и сделать что-нибудь: то ли прижать ещё ближе, то ли силой оторвать от себя, потому что меня уже начинает трясти от удовольствия, как впервые коснувшуюся клитора под одеялом школьницу. Но где-то там, среди мигающих перед глазами, блядски раздражающих сине-желто-зелёно-красных вспышек, среди стонов и похабных причмокиваний, среди капель разошедшегося дождя, отбивающих по окнам свой ритм, идеально сливающийся с движениями по мне и во мне языка, я вдруг нахожу его ладони.

Сжимаю их, глажу, тяну на себя, царапаю и снова глажу, пока он не перехватывает мои руки решительно, грубо, властно, и не переплетает наши пальцы, лишая меня возможности двигать ими.

— Кирилл… — одно шелестящее и тихое слово расползается по огромному пространству комнаты, стелится по полу туманом, отталкивается от стен и стремглав возвращается ко мне, безошибочно признавая свою хозяйку. А я кручу головой из стороны в сторону, отнекиваюсь от него, желаю отмотать последние секунды вспять и не произносить этого имени. Не делать это таким образом и в такой момент. Но оно не уходит, трётся теплом о плечи и ложится прямо на судорожно вздымающуюся грудь, и мне остаётся только прикусывать губы, чтобы не повторять это опять.