— Мы не знаем, кто стоит за всем этим. Не знаем, откуда теперь ждать удара, а он может последовать очень скоро: Илья устроил лишний переполох, сначала потащив вас с собой на вчерашнюю встречу, а сегодня заявившись в офис с твоей подружкой и выгрузив из базы сразу все данные.

— То есть вчерашний милый междусобойчик был исключительно его инициативой?

— Да, крайне глупой и неудачной идеей совместить работу и личные отношения, — чуть раздражённо откликается он, и я реагирую на это громким, откровенно издевательским смешком, который даже не пытаюсь сгладить, отвечая на его недовольную мину ехидной усмешкой и вызывающим взглядом глаза в глаза. — Тебе смешно, Ма-шень-ка?

— Нет, я нахожу достойным восхищения то, как у тебя выходит никогда не смешивать работу и личные отношения, — его губы мимолётно дёргаются, и это должно бы остановить меня от дальнейшего нагнетания напряжения между нами, но мне неожиданно до одури нравится чувствовать зарождающуюся в нём ярость. Видеть, как вспыхивает угрожающий огонь в тёмных глазах, как разливается, пульсирует по всему телу, наполняет и раздувает вены на предплечьях кипящая кровь, как вспыхивает ярко-алым уродливый шрам.

Потрясающе. Восхитительно. Волнующе.

Выбить из него весь хвалёный самоконтроль парой слов и одной усмешкой. Разве может быть что-то более опьяняющее?

— Не беси меня, Маша, — произносит он обманчиво-ласковым тоном и неторопливо делает глоток кофе, отчего моя ухмылка становится лишь шире и наглее.

О нет, Кирилл, я тоже знаю этот способ изобразить спокойствие. И теперь отчётливо вижу — он нихрена не работает.

— Даже и не думала начинать. Я ведь на работе, — смакую последнее слово, растягиваю буквы, идеально ложащиеся на горько-сладкий привкус кофе во рту, — а на работе я всегда крайне учтива и любезна. Могу даже переступить через себя и опуститься до откровенной лжи и лести в адрес начальства, как пыталась это сделать только что.

— Вот что, Ма-шень-ка, — начинает говорить он, делая несколько глубоких вдохов и опуская кружку обратно на столик, а потом разворачивается ко мне, придвигается чуть ближе и резко, грубо дёргает за лодыжки прямо на себя, опрокидывая меня спиной на диван. — Как-то ты утверждала, что на работе беспрекословно выполняешь всё, что тебе скажут. Так будь добра, — его ладони упираются в сидение над моими плечами, и мне кажется, будто надо мной нависает сгустившаяся, концентрированная, почти осязаемая тьма. — Соответствуй заявленной характеристике. Стань любезной и делай всё, что я тебе скажу.

— Нет, — я мотаю головой, вскользь задеваю кончиком носа его подбородок и вздрагиваю, ощутив, как близко он на самом деле находится ко мне. Взгляд бегает по чуть сузившимся, затянувшимся тёмным смогом гнева глазам, раздувающимся ноздрям, искривлённым тонким губам, ставшим ярко-вишнёвыми, словно нарисованными на его лице.