Но вместо этого я опираюсь ладонями о его плечи, встаю на цыпочки, чтобы коснуться своими губами края мочки, боязливо жмурюсь и произношу на выдохе острое и пряное:

— Я тебя тоже.

Ноги уносят меня в сторону спальни так резво, что со стороны это наверняка выглядит как обычный трусливый побег от любой возможности услышать, увидеть, почувствовать его реакцию. И я хотела бы сочинить для себя какое-нибудь логичное оправдание, но разве отныне в этом есть смысл?

Это финал. Тот самый пик, на который я, сама того не подозревая, карабкалась целое десятилетие, опрометчиво отмахивалась от растущей глубины пропасти под моими ногами и с упоением занималась самообманом, считая, что могу просто спуститься вниз в любой момент, стоит лишь захотеть. Но — не захотела. Не смогла.

А на вершине собственных желаний и давно уже не ложных надежд я чувствую эйфорию. Чистое блаженство, заполняющее каждую клеточку тела. И страх не удержаться здесь надолго и просто рухнуть вниз, разбиваясь насмерть.

Если бы ты только спросил меня, Кирилл, мне бы хватило духу признаться, что лучше заточение в этой квартире, чем в тесном коконе тревоги и отчаяния. Лучше полчаса под покровом ночи, которые с рассветом будут казаться нереальным миражом, чем часы, сутки, месяцы в обнимку лишь с собственными воспоминаниями, многократно разложенными на секунды, вдохи, взгляды, миллиметры движения пальцев по коже.

Я уже свыклась с тем, что провожает и встречает меня с работы лично Глеб, хотя это решение Кирилла кажется абсурдным. Сомневаюсь, что ему будет легче, если одновременно со мной убьют ещё и его друга, но спорить не пытаюсь: ничего не воздействует на него быстрее и эффективнее, чем моё молчаливое согласие и демонстративная покорность.

И не только, когда дело доходит до секса.

Нам с Глебом вдруг оказывается до жути неуютно в обществе друг друга. Наши потуги вести отвлечённую от дел, непринуждённую беседу, выглядят ровно так же абсурдно, как попытки построить пирамиду из пары резиновых мячиков, поэтому мы заменяем их давящей на нервы тишиной. Тишиной, в которой я ожесточённо топлю чертовски правильные вопросы, потому что оказываюсь совершенно не готова услышать на них честные ответы.

Есть ли у нас хоть один шанс выйти из этой ситуации без потерь?

И есть ли у меня хоть мизерная вероятность когда-нибудь вернуться обратно?

Только на этот раз напряжение появляется задолго до того, как мы садимся в машину. Оно повисает в воздухе и встречает меня сразу же за порогом спальни, режет уши мерзким молчанием, похожим на звук ножа, елозящего по пенопласту. Оно мрачной пеленой лежит на недавно почти счастливом лице Кирилла, к которому мне снова хочется прикоснуться, подцепить эту серую тонкую паутинку и стянуть, вышвырнуть её прочь.