Несколько глотков крепкого чёрного кофе бодрят несмотря на то, что остыть он успел ещё на исходе прошлого дня. Бреду по закоулкам пустого офиса, вслушиваясь в тихое и ровное гудение десятков компьютеров разом, цепляюсь за звуки своих шагов, которые скрадывает расстеленное на полу ковровое покрытие. Стоит лишь задуматься, забыться, перестать слушать хоть что-нибудь, как ушные перепонки снова напрягутся, стараясь справиться с расходящейся от фантомного крика вибрацией.

Теперь нас будут будить не только твои кошмарные сны, Ма-шень-ка.

Добравшись до кухни, мою за собой кружку и убираю в общий шкафчик. Только воду не выключаю, выкручиваю холодный кран на максимум и подставляю под ледяную струю ладони, стараясь избавиться от дрожи в них.

Не выходит. Дрожат не руки, нет. Всё внутри меня заходится, клокочет и трясётся от страха, от волнения, от предвкушения. От смелости собственных планов и трусости перед необходимостью снова сделать шаг в неизвестность.

У меня просчитано всё по минутам. Сейчас — время поехать домой, принять душ и переодеться. Выпить ещё порцию кофе, собрать в кулак свою решимость и только потом выдвигаться в сторону северной столицы, прихватив с собой какой-нибудь роскошный букет цветов, хотя и все цветы мира разом не смогут стать достаточным извинением за нашу разлуку.

Только спускаясь на парковку, я замираю напротив машины в растерянности, совершенно не понимая, чем руководствовался в её выборе. Не помню, почему приехал вчера в офис именно на Кайене, простаивавшем в гараже все два года с нашей первой и последней поездки на нём вместе с Машей.

Брось, Кирилл, ты ведь и сам знаешь, зачем это сделал.

Тело опережает разум. Не ждёт раскручивания логических цепочек и причинно-следственных связей, более сложных, чем ДНК; не собирается подчиняться выверенным мной планам; не руководствуется придуманными извне нормами и соображениями о том, как «надо». Тело делает, что хочется.

И вместо привычного годами направления в сторону дома, я без лишних раздумий, колебаний, сожалений сразу же выезжаю на Ленинградский проспект и прокладываю в навигаторе дорогу до Питера.

Рвусь к ней так же безумно, нетерпеливо, как прежде. Дышу глубоко, размеренно: вдыхаю носом, выдыхаю ртом. Повторяю себе, что надо бы успокоиться. Приоткрываю окно и запускаю внутрь прохладный утренний воздух.

А сердце всё равно колотится быстро, сильно, на износ. И пропускает несколько ударов, когда машина пересекает МКАД и на одном из дорожных указателей впервые появляется надпись «Санкт-Петербург».

Первые несколько месяцев после того, как Машу пришлось отдать под покровительство Валайтиса, пролетели для меня как один затянувшийся, бесконечный день. Неподъёмно тяжёлый, прибивший меня к земле и переломавший хребет. Я двигался по инерции. Жил по привычке. Находил утешение и смысл только в той ярости, что росла внутри и заполняла собой всё моё тело без остатка.