— Можно? — шепнул Максим и медленно потянул футболку вверх, получив от меня в ответ только быстрый кивок головой. В горле пересохло от волнения, в лёгких скапливались языки пламени, облизывающие и жгущие грудь изнутри, а его порочный взгляд, разглядывающий моё почти обнажившееся тело, щедро подбрасывал угли в этот пожар.

Он положил руки мне на грудь, обвёл её по контуру, слегка сжал. Большие пальцы чувственно, с нажимом гладили голую кожу вдоль края светлого кружева и пускали по венам разряды тока, от которых меня трясло изнутри. Я ёрзала на нём и крепче сжимала коленями его бёдра, пока издевательски-невесомые, влажные поцелуи опускались от ключиц к ложбинке груди, невыносимо долго добираясь до самых чувствительных мест, где мне так сильно хотелось ощутить прикосновение его губ.

— Максим! — жалобный вскрик вырвался из меня, как только его палец отогнул в сторону чашечку лифчика и язык быстро прошёлся по болезненно затвердевшему соску. Он дёрнулся и принялся наспех поправлять моё бельё; его тяжёлое, загнанное дыхание слышалось даже сквозь бормотание телевизора, сильнее распаляя желание, влажным теплом сосредоточившееся между ног. И я обхватила его лицо ладонями, прижалась к нему своими губами и испуганно выпалила прямиком в приоткрытый для поцелуя рот: — Пожалуйста, не останавливайся.

— Полин, ты… — я не дала ему договорить, принимаясь исступлённо и испуганно целовать его. Потому что боялась услышать самое худшее из всего, что только могло прозвучать в ответ на столь откровенное предложение себя, — отказ. И уже не важно, насколько мягким, тактичным, обоснованным он станет и ради каких благих целей будет произнесён. Но Иванов решительно отстранился и скомкано, будто задыхаясь, спросил: — Ты точно этого хочешь?

— Да, — только и успела выдохнуть из себя я, прежде чем он подхватил меня ладонями под ягодицы и, резко поднявшись на ноги, понёс наверх.

Дверь своей комнаты он распахнул, просто толкнув плечом, не включая верхний свет, опустил меня на кровать, так кстати оставшуюся не заправленной ещё с утра. Быстро стянул с себя толстовку прямо вместе с майкой, отбросил их в сторону и, уже опершись коленом о край матраса и начав склоняться надо мной, вдруг замешкался.

— Подожди минуту, — попросил он и стремглав вылетел из комнаты.

Я лежала на кровати, прислушиваясь к тому, как открылась дверь в соседнюю комнату и слегка поскрипывали то ли дверцы шкафа, то ли выдвижные ящики, в спешке слишком грубо открываемые им. С первого этажа ещё можно было расслышать отдельные, самые громкие ноты играющей в телевизоре песни. И моё сердце билось так стремительно, на износ, что его наверняка должно было быть слышно даже в коридоре.