Ладно, иду…

Последним порывом — дергаюсь в дверь с другой стороны машины, туда, куда вытянулся Яр, впиваюсь дрожащими ладонями в его едва-едва щетинистые щеки. Целую вот так, неправильно, валетом, смешивая аж два вкуса крови сразу — его и моей — я искусала губы до крови за все это время.

Быстро… Две секунды только на все про все. Больше просто нету. Даже двух секунд достаточно, чтобы оставить с ним сердце. С собой мне его просто не унести.

— Ты месяц обещал не выпускать меня из постели, Ветров, — шепчу я тихонько, — ты ведь не собираешься оставить это свое обещание невыполненным? Я жду!

— Ви... — у него в глазах, в океанах концентрированного упрямства, будто вспыхивают искры.

Признаться в любви можно было и поизящнее. Но я предпочитаю говорить с Ярославом Ветровым на том языке, на котором ему нравится. Он все равно все понял как надо!

Я тебя люблю. Я без тебя не смогу. Я хочу, чтобы ты был с нами. Я готова оставить в прошлом все. Все-все, лишь бы сердце в твоей груди продолжало биться.

Если уж ради этого стимула он не будет бороться за жизнь — то я уже не знаю, что помогло бы лучше.

Господи, только бы не подкачали врачи...

Уйти. Сказать легко — выполнить трудно. Даже оказавшись дома, оказывается сложно взять себя в руки и объяснить Маруське…

— Ну во-о-от, — мелкая огорченно морщит нос, — а как сильно папа заболел?

У меня перед глазами — алое море, разливающееся по белой рубашке...

— Сильно, Плюшка, но он у нас гораздо упрямей любой болячки, он выздоровеет.

Ей пока хватает.

Я не звоню Владу — не хочу, чтобы Маруська хотя бы слышала. Пишу. Не каждые пять минут, каждые три, просто потому, что пальцы требуют занять их хоть чем-то. На четыре моих сообщения приходится одно Влада.

“Скорая приехала, осматривают”.

“Стартовали в больницу, полиция осталась все оформлять”.

“Ты знала, что у Яра тоже четвертая группа крови?”