Дома мы с Федотовым практически не разговаривали. Не знали, что сказать друг другу. Он был недоволен тем, что я его критикую, а я не хотела доверять свою жизнь людям, которые получают зарплату за то, что говорят мне, как поступать, что говорить и даже как одеваться. Мы с Ромкой отмалчивались, потому что понимали, что любая фраза может привести к ссоре. Зато вечером по телевидению, едва ли не по всем федеральным каналам, показывали наше с ним интервью, обсуждали нашу личную жизнь и желание Романа Юрьевича дальше процветать в политике. Ромка слушал обсуждения и хмурился, а я в какой-то момент попросила:

– Выключи.

Телевизор он выключил.

– Я завтра поеду к маме, – сообщила я ему.

Ромка на меня уставился, подозрительно.

– Зачем?

– Она переживает. Да и мне надо спокойно подумать.

– Насть, о чем подумать?

– Рома, успокойся. Я просто хочу побыть в тишине. И вдали от всего этого. – Я обрисовала в воздухе нечто страшное и абстрактное. Кстати, именно это в нашей жизни в данный момент и происходило. Страшное и непонятное нечто. Катастрофа. Сумасшествие. Безумие.

Федотов лежал, думал и на меня хмуро посматривал. Из-под бровей. Между прочим, очень напоминал своего отца в данную минуту. Я уже не раз для себя подмечала, что с возрастом Ромка всё больше и больше становится похож на Юрия Ивановича.

– Поеду с тобой, – решил он в конце концов. Я удивленно приподняла брови, а Рома пояснил: – Отвезу, по крайней мере.

– Сдашь с рук на руки?

– Буду налаживать контакт с родственниками, – мрачно проговорил Федотов. – Надо же…

Я усмехнулась.

– Наверное.

Мои родители встретили нас вроде бы и радостно, меня, по крайней мере, но заметно было, что с настороженностью ожидают каких-то новостей. Неприятных. Мама всё пыталась что-то мне сказать взглядом, то ли спросить, а я не хотела ничего рассказывать ей при Ромке. Потому что тот примется комментировать, озвучивать и судить со своей точки зрения, а его точка зрения – вещь весьма субъективная. И от того, что никто не торопится его выслушивать, Федотов томился, ходил по маленькой родительской квартире, и единственный человек, который готов был его выслушать, был мой отчим. Мама всё ещё посматривала на Романа Юрьевича строго и с обвинением, из-за этого Ромка, кажется, ещё больше томился.

– Ты вся в мать, – проворчал он, когда мы вечером решили уехать в мою квартиру. Ночевать всем в двух тесных комнатах было невозможно. – Ни слова в простоте.

– В какой простоте, Рома? – вздохнула я. – Или ты обиделся, что мама не кинулась тебе на шею, как увидела?

– Зачем ей кидаться мне на шею? Не надо. Но хотя бы перестала смотреть на меня волчицей.