…Говорят, боль можно выбить болью?.. Или сделать невозможное? Сделать ее твоим союзником? Для кого-то боль — это источник нестандартного наслаждения, для вторых — муки, с которыми хочется покончить как можно быстро и незамедлительно одним щелчком взведенного курка или более болезненным вскрытием сонной артерии; для третьих — наивная попытка перекрыть ею другую, затереть, заглушить или задавить… для четвертых — возможность продержаться еще какое-то время, намеренно зажимая в пальцах ее оголенные высоковольтные провода и пропуская изо дня в день ее выжигающий ток по нервной системе и загрубевшим шрамам, по стальным нитям слившихся с твоей кожей швов. Иногда она бывает просто необходима, как живое напоминание, стимул, который заставляет твое мутировавшее сердце качать кровь по твоим неуязвимым артериям с той силой и скоростью, каким бы позавидовали даже самые здоровые люди.

Он никогда не позволял себе забывать, хотя и не помнил ни одного дня и никого, кто действительно смог бы ему помочь не думать и не вспоминать. Казалось все, чем он себя окружил за последние годы, включая людей — все без исключения напоминали ему об этом… напоминали о тебе.

Достаточно было взглянуть в чье-нибудь лицо напротив, не важно когда и при каких обстоятельствах, и оно активировалось само собой, на автоматическом уровне: запускало свои черные иглы под кожу с глубокой инъекцией (а временами и пункцией) черной вакцины, заставляя дышать ее болезненными парами, питать кровь своим особым видом допинга — мощнейшим стероидом черного эликсира памяти. Да, такое невозможно забыть, Тебя невозможно забыть, потому что ты и есть часть этого стимулятора, была и всегда им оставалась. И не важно на кого он смотрел, на Реджину или в глаза единственного сына, как раз с ними боль оживала вместе с зыбкой спиралью ненасытной тьмы как никогда: пульсировала, разгоняла свой ток по венам, питала сердечную мышцу смертельной дозой абсолютного наркотика, персонального транквилизатора, исключительного энергетика…

Или насыщала его нервные окончания, вливаясь в поры эпидермиса, когда он прикасался специально к определенным вещам, как сейчас… к бездушной холодной поверхности хирургической стали небольшой печатки, к отлитому рельефу вензельного узора двух латинских литер в отзеркаленном развороте (хотя на "М" это особой разницы не влияло). Неспешным движением большого пальца обводил их безупречные линии и изгибы, ощущая их ментоловый оттиск буквально в глубине немеющей диафрагмы и в сокращающихся стенках зарубцованного сердца, как давление "забытых" невидимых пальчиков твоей остужающей ладошки. Только в этот раз все иначе, поскольку оно равноценно иному восприятию, спроецированному на иное ощущение… Представлять эти же узоры под своими фалангами на теплой живой коже твоего дрожащего под его ладонями тела… От этого реально, практически за считанные мгновения било в голову, пьянило и выжигало сладчайшим дурманом большую часть здравого рассудка, растекаясь/распускаясь под собственной кожей блаженными приливами глубокого исступления. Быть всего в ничего, в каких-то двух-трех шагах от этой уже вот-вот ожившей реальности, от тебя, от возможности сделать это самому, своими руками… Бл**ь, ты и представить не в состоянии, что это такое на самом деле: держать тебя, смотреть в твои широко раскрытые глаза и… клеймить тебя, расписывать твое сознание и тело настоящими болевыми метками своего индивидуального авторского шрифта, не пропуская ничего — ни одного уголка и изгиба. Чтобы в последствии, через какое-то определенное время, с упоением считывать их алые ребристые рельефы чувствительной поверхностью своих пальцев, вспоминая те моменты и ситуации, когда он наносил их на тебя неспешными томными движениями и "порезами". Да, Эллис, наполнить свою память новыми и куда сладчайшими воспоминаниями — нашу общую память, в глубинах нашей пылающей Вселенной.