Вот и все, Алька… Вот ты и допрыгалась, почти так же, как и твоя тезка из всем известной басни. Лови последние минуты, пока еще есть что ловить. Пока ты еще можешь дышать, чувствовать и более-менее сносно соображать.

Правда, думать в таком состоянии — себе дороже. Все равно у меня это получалось с большой натяжкой и переменным успехом. Куда лучше обстояли дела с обострившимся в тысячу раз волнением и зашкаливающими переживаниями. Пусть я и успокаивала себя, что Глеб на вряд ли сделает собственному (еще и единственному) ребенку что-то хуже того, что уже успели сделать с Киром сегодня за пару часов до нового круга чистилища.

Но какой же это ад и несправедливость, вашу мать. Торчать столько времени в изолированной от окружающего мира кабине гребаного авто и не иметь возможности узнать хоть что-то. Находиться в полном неведенье под буквально ломающим кости прессингом удушающих страхов и психического стресса…

Как я еще не начала биться головой о стекло дверцы и рваться обратно на свежий воздух, к манящему входу больницы, откуда меня не так давно почти под локоть вывел водитель Глеба Дмитрий. Тот самый, что возил меня пару раз на встречи со своим хозяином и даже подал мне когда-то пачку с бумажными платочками. Сегодня мне даже удалось его кое-как рассмотреть при свете пусть и пасмурного дня, но без привычных ранее препятствий.

Водитель? Серьезно? Этот широкоплечий под два метра (под метр девяносто уж точно) верзила с хватким взглядом скрытого интеллектуала в ярких лазуритовых глазах и с явно породистым лицом? Именно. С лицом, с которого никогда не сходила будто въевшаяся в мимические мышцы сосредоточенность и которое, по большей части, отталкивало не арийскими, чуть резковатыми чертами, а непроницательной к любым любопытным взорам маской. И нет, он совершенно не походил ни поведением, ни видом на своего нанимателя, хотя исходившая от него смертельная опасность с не менее мощным физическим потенциалом ощущались буквально кожей даже с большого расстояния. Передвигаться под бдительным присмотром и якобы защитной близостью-тенью этого конвоира было не менее страшно, чем от личного участия в подобном спектакле Стрельникова-старшего.

Причем, когда я выходила из палаты, под ее дверьми стоял не только один Дмитрий. Но по почти идентичной одежде обоих мужчин — черные костюмы двойки с белоснежными сорочками и атласными галстуками; лакированные оксфорды и демисезонные (обязательно темных оттенков) кромби* — догадаться, что они принадлежали одной "трудовой" инстанции, было не так уж и сложно. Второго, правда, я все равно не успела разглядеть. Странно, что в таком состоянии я могла хоть что-то замечать и даже обрабатывать в своем полуконтуженном сознании.