Поэтому пришлось не просто брать себя в руки, пересиливая внутреннюю панику с разбушевавшимся в поджилках тремором, а буквально наступать себе на горло. Отставить недопитый бокал на журнальный столик, осторожно или медленно (кому как удобнее), чтобы, не дай бог, не пошатнуться и не выдать своего истинного состояния, подняться на ноги, выпрямить королевскую осанку, после чего пройтись до стола мужа и… Только тогда, терпеливо выждав, когда же он соизволит обернуться к ней своим отмороженным лицом со слегка вопрошающим взглядом, ударить его со всей дури по идеально выбритой щеке. Нет, не кулаком, хотя и безумно хотелось. Но сейчас она пребывала в слишком взвинченном состоянии, которое совершенно не способствовало жесткому контролю физических сил и точному исполнению боксерского удара с технической стороны. Проще было влепить именно пощечину. Звонкую, увесистую и от всей души.

Она бы приложилась к его второй щеке и второй своей ладошкой, но, скорей всего, могла и промазать, поскольку адреналином в этом момент выстрелило по глазам неслабо, а вся основанная концентрация собранных ею до этого сил ушла как раз в первый удар. Дальше тело просто парализовало (а то и в прямом смысле этого слово пронзило насквозь) вполне естественной слабостью и усилившейся во стократ нервной тряской. Ладони сами по себе сжались в кулаки, но она прижала их к бедрам, насильно сдерживая себя, чтобы не сорваться окончательно и не испортить все идиотским выбросом истеричного психоза.

— Как ты мог?.. Господи… Как ты вообще додумался до такого? — она с трудом узнала собственный голос, но все же узнала, поскольку прилагала немалые усилия, чтобы не сорваться в крик и свести предательскую в нем дрожь до минимума.

Хотя контролировать себя в такие моменты еще сложнее, чем сдерживаться от дикого желания отступить назад или вовсе постыдно сбежать отсюда сверкая пятками. Но в этот раз собственные страхи на ответную реакцию великого Инквизитора казались какими-то детскими глупостями. Она не имела сейчас на них никакого морального права, ибо на кону стояла жизнь единственного сына. А кто, как не мать обязана защищать самое дорогое и бесценное для любой матери?

— Ты совсем спятил или чувство абсолютной власти со вседозволенностью лишили тебя самых последних остатков здравого разума и человечности? Поднять руку на собственного сына. Едва не сделать из него наркомана и калеку… Господи… До чего ты еще готов и собираешься дойти?.. А, главное, РАДИ ЧЕГО?

Да и она сама, если так подумать, хороша. На что она рассчитывала, когда шла сюда? Не слишком ли поздно бить в колокола, когда город уже давным-давно спалили? Спасать уже, по сути, нечего. Причем окружающим им руинам, страшно вспомнить, сколько уже лет или даже десятилетий. Они и жили на этом кладбище скорее по инерции, вспоминая о его существовании только в такие вот моменты. О давно умершем между ними, о том, что не подлежит ни восстановлению, ни обновлению. Боже правый, даже сама природа обходила их стороной, так и не затянув по прошествии столького времени старые раны анестезирующим забвением, как это делает с реальными мертвыми городами, покрывая разрушенные стены и безлюдные улицы буйной растительностью и дикими цветами.