В эти недели я прислушивался постоянно и то, скорее, неосознанно, по въедливой привычке. Видимо, из того же детства. Но ждал явно не мать. Когда сознание под действием сильных подавляющих психику препаратов то ли размякает, то ли, наоборот, облегчается в виде ватной субстанции, восприятие пространства и реальности тоже искажается. Вроде бы все становится более ярким и кристально чистым, ничем не обремененным, и даже серая палитра дождливой осени за окном выглядит невероятно сочной и насыщенной, но с тем же самым ты не испытываешь к увиденному вообще ничего. Как к размытым картинам абстрактных снов. Красиво, необычно, но… почему-то пусто.

Все больничные палаты пустые, даже те, в которых кто-то умирал. Здесь нет призраков. Тут все стерильно, идеально и глухо, как в танке. И если бы не шаги за стенкой и дверьми, наверное, я бы и вправду поверил в то, будто меня перевели в параллельное измерение для заключенных-одиночек.

И ожидание чего-то или кого-то в таких местах — это как неотъемлемая часть приговора. Ты знаешь, что все равно не дождешься, но почему-то ждешь. Точь-в-точь, как в детстве. Обманываешь себя наивными фантазиями, прислушиваешься и ждешь. А в детстве время всегда воспринималось по-другому. В детстве, оно тянется очень долго. Кажется, что ему нет ни конца, ни края. Возможно, что-то подобное я испытывал и теперь, только с совершенно иными взглядами и представлениями о жизни. Теперь-то я знал многое и многих. Знал чужие привычки, мог прочесть по лицам настоящие мысли и чувства говорящих с тобой людей, мог видеть их всех практически насквозь… Зато они ничего не видели и не знали, что происходит со мной. И это было так на руку. Особенно сейчас… когда я научился определять свое состояние под воздействием лекарств и проецировать его, когда их эффект частично или полностью терял над моим сознанием свою прежнюю силу.

Кстати, мама при посещениях всегда выглядела такой забавной, правда, немного постаревшей. И почему-то не стала закрашивать появившуюся в волосах седую прядь (может опять какая-то модная фишка среди молодящихся жен олигархов что-то вроде мелирования?). Но всегда вела себя так, будто мы не виделись как минимум с полгода и отвыкли друг от друга, как маленькие дети отвыкают от друзей или родных, когда не видятся с теми подолгу.

Вот и сейчас, вошла в палату, стала хозяйничать в комнате, как заправская владелица данного места и всея больницы в целом, но при этом слегка тушуясь при разговоре со мной. Правда, эта милая "зажатость" нисколько ей не мешала меня разглядывать с ног до головы, ухаживать за мной или обнимать-целовать. Госпожа Стрельникова дорвалась до своего любимого маленького Кирюшеньки — такого беспомощного и ни на что не годного, что теперь можно безбоязненно делать с ним все, чего только не пожелает душа. Тискать его, поправлять одежду, проверять, как хорошо меня побрили на этот раз, докопаться в моей внешности до чего-то заметного лишь всевидящему материнскому оку, за что можно будет потом вставить звиздюлей сегодняшним дежурным из медперсонала.