— Я буду теперь, наверное, повторять это бесконечно… Ты невероятная… И чем глубже я в тебя погружаюсь, тем сильнее схожу с ума от желания обладать тобою всей. Без остатка…

Конечно, и он задыхался от сбившегося дыхания, как и чуть дрожал, под лоснящимся глянцем выступившей на его коже испарины. Но это нисколько не ослабляло в нем того ненасытного зверя, что просыпался в нем в подобные минуты и чье утробное рычание проскальзывало в его охрипшем голосе. А уж как он чувствовался в пронизывающем насквозь взгляде и во властных прикосновениях Глеба, особенно, когда его ладонь обхватывала мое лицо и удерживала в нужном ему положении всего в нескольких от себя сантиметрах. Тут по любому затрясешься еще сильнее, интуитивно потянувшись за сумасшедшим притяжением чужого тела и подчиняющего на раз всевластия.

— Одно в этом радует во истину безмерно. У нас еще все впереди, и мне еще только предстоит насладиться тобой всей, до самого последнего глотка… именно так, как хочу я…

Была ли это угроза или, наоборот, самое изысканное в моей жизни предложение-комплимент, но пробрало меня его смыслом, как и опаливающим голосом мужчины, до сладкого головокружения глубоко и очередной потери ровного дыхания. Правда, дышать я вскоре и вовсе перестала, поскольку зачитавшие мой последний приговор губы тут же накрыли мне рот, поглотив мой рассудок и чуть живую душу живыми клубами все еще голодной Тьмы.

* * *

Думаете, я действительно такой конченный задрот и скрывавший все это время свою истинную сущность психопат? Долбанутый еблан, которому в определенные дни банально нечем заняться, кроме как торчать в одной из своих старых машин глубокой ночью у набережной Котельникова и сверлить напряженным взглядом то отцовский Бентли, припаркованный напротив огромной площадки "двора", то окна предпоследнего этажа сталинской высотки? Тогда скажу вам прямо и без обиняков. Ни х*я вы обо мне не знаете. И хрен что вообще узнаете даже из моего ответа.

Откровенно говоря, до сего момента я сам не ожидал от себя ничего подобного. Не в моих это привычках, ну вот ни разу. Да и не мое оно, по сути, вообще. Променять удобную кровать с теплой постелькой на жесткое кресло в старом седане, о существовании которого мой отец на вряд ли мог забыть ни в принципе, ни при каких-либо иных обстоятельствах. Его фотографической памяти можно только тихонечко завидовать в тряпочку. В прочем, как и остальным преимуществам, в частности той, с которой он меня обскакал на несколько кругов за эти последние дни. Разве что испытываемые мною в данный момент и по данному поводу чувства, едва ли можно назвать завистью.