Мужчина вынул из рюкзака бутылку коньяка.

– Ого! По какому случаю?

– За знакомство, – широко улыбнулся он.

Глаша не хотела выпивать, но отступила под настойчивостью попутчика, тем более что тот ей сразу приглянулся.

– Вы уже долго едете? – спросила она уже, хмелея.

– Трое суток.

– Откуда? – все же настаивала она на однозначном ответе.

– Глашенька, не все ли равно, откуда, важно куда…

– Но вы не говорите ни то, ни другое…

– Мне уже скоро выходить, – ответил он, разглядывая ее выразительное, скуластое лицо, обрамленное пшеничными волосами, стянутыми за ушными раковинами в тугие косы.

Мимо за окном проплывали станции, деревни, леса и поля. По грязному, источающему запах немытых тел и протухшей еды, вагону туда-сюда шастали люди разных возрастов и национальностей, а они, пока не стемнело, все сидели и разговаривали ни о чем и обо всем, словно в этом безумно огромном мире нашлись и склеились две половинки. В вагоне почти везде погас свет. С верхних полок уже послышался храп и сопение. Глаша развернула матрац. Вынула из своего скарба простынь и наволочку.

– Пора на отдых… и вам тоже, – тихо сказала она.

Затем улеглась головой на свой вещевой мешок и улыбнулась, наблюдая, как Федор лег на спину, подложив под голову ладонь. Он закрыл глаза, раскачиваясь под стук колес. Вскоре ее тоже сморил сон. Глафира и не заметила, как отключилась.

Утром ее разбудил детский плач. Мимо прошла женщина с ребенком на руках к выходу. И еще несколько людей с тяжелой поклажей. Глаша протерла глаза.

– Какая станция?

– Чита, – ответил ей голос.

– Ох, долго еще, – выдохнула она.

– Чай будешь? – спросил Федор.

– Да, пожалуй…

Она выглянула в окно. На перроне сновали люди. Кто-то встречал, кто-то провожал… спешил на поезд.