– Что случилось? – говорит Огаст, влетая в вагон и роняя сумку, чтобы опуститься перед ней на колени. Она берет лицо Джейн в ладони. – Эй, расскажи мне.

Джейн безразлично пожимает плечами.

– Какой-то парень обозвал меня словом, которое я не хочу повторять, – наконец говорит она. – Эта смесь расизма и гомофобии всегда провоцирует.

– О боже, он тебя ударил? Я его убью.

Она мрачно смеется, не поднимая глаз.

– Нет, это я его ударила. Губу повредила, когда кто-то стаскивал меня с него.

Огаст пытается провести большим пальцем по губе Джейн, но та отдергивается.

– Господи, – шипит Огаст. – Копов вызвали?

– Не-а. Мы с каким-то парнем вытолкнули его на следующей станции, и я сомневаюсь, что его эго могло бы справиться с вызовом копов из-за тощей китаянки.

– Я имела в виду для тебя. Ты ранена.

Джейн сбрасывает с себя руки Огаст, наконец-то встречаясь с ней глазами. Огаст вздрагивает от стали в ее глазах.

– Я не связываюсь с гребаными свиньями. Ты знаешь, что я не связываюсь с гребаными свиньями. – Огаст садится на пятки. Что-то не так с Джейн, с атмосферой вокруг нее. Обычно Огаст как будто может чувствовать частоту, на которой она вибрирует, как будто она обогреватель или оголенный провод, но сейчас все тихо. Зловеще тихо.

– Прости, это было идиотское предложение, – медленно говорит Огаст. – Слушай, ты… в порядке?

– А ты как думаешь, мать твою, Огаст? – выплевывает она.

– Я знаю… это хреново, – говорит ей Огаст. Она думает про пожар, про то, что перемещало Джейн из города в город. – Но, обещаю, большинство людей изменилось. Если бы ты могла выйти на улицу, ты бы увидела.

Джейн берется за поручень и поднимается на ноги. Ее глаза аспидные, кремневые, каменные. Поезд делает поворот. Она не двигается.

– Дело не в этом.

– Тогда в чем, Джейн?

– Боже, ты не… ты не понимаешь. Не можешь понять.