Она думает про побережье Мексиканского залива у нее дома, поколения ее семьи, впитывающие его своими порами, ураганы на улицах и в крошечной двухкомнатной квартире, в которой она выросла, то, что он забрал у нее, то, что он ей дал.

Она думает про бухту Сан-Франциско, бухту семьи Джейн. Она задается вопросом, добралась ли Джейн до дома, вошла ли в дверь квартиры над рестораном в Чайнатауне и нашла ли конфету в контейнере на холодильнике, отвели ли они с сестрами друг друга к воде под Голден-Гейтом. Возможно, когда Джейн была ребенком, она смотрела на Тихий океан и задавалась вопросом, что осталось позади, когда ее прапрабабушка и прапрадедушка уехали из Гонконга, а что прибыло с ними.

Огаст еще не смогла найти в себе силы проверить данные, чтобы узнать, что случилось с Джейн после 1977-го. Она не готова к этому. Что бы она ни сделала, где бы ни побывала, Огаст надеется, что она была счастлива.

Она научилась скорби через свою мать и через Джейн. Она посмотрела в их глаза и увидела, что с тем, что она сейчас чувствует, стоит провести время, – с отдалением, но свежим, когда тот, кто от тебя далеко, еще может казаться близким.

Еще недолго, думает она, расстояние будет казаться неправильным. Это же длилось всего восемь месяцев. Они знали друг друга всего восемь месяцев. Полтора года, и она проживет без Джейн дольше, чем с ней. Это самое худшее. Восемь месяцев, превращающихся в ничто. Она больше никогда не будет тем человеком, каким была с Джейн. Джейн где-то есть, но тот человек, который был с Огаст, исчез. Эти два человека прекращают существовать, и никто в мире даже не чувствует потерю.

Когда она в тот вечер приходит домой с песком в волосах, ее ждет Нико.

Он наливает ей чашку чая, как сделал в день их знакомства, но еще плескает туда ром. Он ставит пластинку, и они сидят, скрестив ноги, на полу гостиной, позволяя благовониям, которые он зажег, тлеть.

Нико обычно живет по оси Y, становясь выше и выше с каждым сказанным словом, но когда он к ней поворачивается, в нем нет ничего большого или расширяющегося. Только тихий вздох и опущенные уголки губ, когда он берет ее за руку.

– Помнишь, как ты пришла познакомиться со мной и Майлой, до того, как переехала? Как я дотронулся до твоей ладони?

– Да.

– Я увидел это, – говорит он. – Не… не то, что это произойдет. Я увидел, что в тебе есть что-то, что может преодолевать расстояния. Что может воплощать в жизнь невозможное. И я увидел… я увидел много боли. За тобой. Перед тобой. Прости, что не сказал тебе раньше.

– Все нормально, – говорит ему Огаст. – Я бы не стала ничего менять.