Последняя вещь – вырезка из газеты про автомобильную аварию. Двадцатидевятилетний холостяк из Окленда разбился на своем кабриолете в августе 77-го. Он ехал по Панорамному шоссе.

Он умер, но не так, как думала Джейн. Он умер счастливым. Он умер, преследуя мечту, любимым, трезвым и пропитанным калифорнийским солнцем. Мужчина, которого он оставил, до сих пор хранит коробку на чердаке, полную фотографий: Оги, улыбающийся перед «Разукрашенными леди»[56], Оги, обнимающий секвойю, Оги, которого целуют под омелой. В папке есть их копии, как и копия письма, которое Оги написал своей сестренке в 1975-м, – доказательство, что он никогда не переставал пытаться с ней связаться.

Ее мама плачет. Конечно, она знает.

– Иногда… иногда надо просто это почувствовать, – говорит ей Огаст. Она смотрит на воду, пока ее мама прижимает папку к груди. Это закончилось. Это наконец-то закончилось. – Потому что оно того заслуживает.

Ее мама лежит в ту ночь на старом надувном матрасе, разложенном на полу комнаты Огаст, и в темноте она говорит о том, что будет делать со своим временем теперь, когда дело раскрыто. Огаст слабо улыбается в потрескавшийся потолок, слушая, как она играется идеями.

– Может, готовка, – говорит она. – Может, я наконец-то научусь печь. Может, займусь керамикой. О-о, как думаешь, мне понравится кикбоксинг?

– Судя по количеству занятий по самозащите, которые ты меня заставила посетить, когда мне было тринадцать, да, думаю, понравится.

Она тянется к ладони Огаст, свисающей с края ее матраса, и Огаст вспоминает, как она делала так же, когда Огаст в детстве дрожала от кошмара. Она всегда любила Огаст. Всегда так и было.

– Еще кое-что, – говорит мама. – Эта… Бию. Та, которая жила с Оги. Можно мне с ней встретиться?

И внезапно горло Огаст сжимает так, что она с трудом может ответить.

– Мне очень жаль, – выдавливает она. – Но она больше тут не живет.

– А, – говорит мама. Она сжимает ладонь Огаст. – Ну и ладно.

И каким-то образом это на самом деле звучит так, будто она больше не будет задавать вопросы.

Огаст лежит без сна еще час после того, как засыпает ее мама, таращась на лунный свет на стене. Если после всех этих лет Сюзетт Лэндри может отпустить это дело, возможно, однажды Огаст тоже сможет отпустить Джейн.

В жизни Огаст много невозможного. Множество вещей, которые происходят вопреки всему, вопреки всем законам этого мира и следующего, гласящим, что такого быть не должно.

Сейчас ноябрь, и «Блинный дом Блинного Билли» до сих пор в 14 327 долларах от того, чтобы окончательно закрыться, когда ей звонит мама и говорит, что недвижимость ее бабушки продана и она должна получить чек по почте на следующей неделе. Она не придает этому большого значения: в конце концов, ее мама сказала, что осталось там не так много.