– Да, это понятно, Диан, но все равно как-то по – сучьи совсем. Хоть бы подождала, пока Долгов оклемается, и вся эта шумиха утихнет.

– Да он, может, и не оклемается. Шутка ли? Его там порезали в камере, говорят, несколько ножевых.

– Пизд*ц! Жалко мужика. Классный был: веселый, не жмот и в постели хорош.

– Ты с ним трахалась что ли?

– Да не я, Юльку Роднину помнишь?

– Это дизайнером, которая все хотела быть?

– Да. Вот она с ним куролесила одно время. Он ей потом вроде эти курсы дизайнеров оплатил и даже хату в Лондоне купил.

– Ни фига себе, повезло девке.

– Ну, а я про что?! Зато эту вертихвостку "насиловал", понимаешь ли, и "преследовал", как будто у нее там дырка бриллиантовая, и ни у кого больше такой нет.

– Коры. Пусть меня так “изнасилует”, я не против буду.

Они, смеясь, уходят, а я хватаю воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег, пытаясь осознать то, что Долгов сейчас в тяжелом состоянии и, возможно, при смерти.

– Господи, нет! Нет, нет, нет, нет, нет. Этого не может быть! – сползаю -таки на пол, зажимая рот рукой, чтобы не закричать от ужаса и шока.

– Боже, что я наделала?! Что же я наделала?! – меня трясет, как в лихорадке и все, что копилось эти недели прорывается наружу. Я плачу навзрыд, меня накрывает такой истерикой, что я едва не отдаю богу душу. Перед глазами стоит Долгов: он улыбается мне своей белозубой, мальчишеской улыбкой и подмигнув, выдает какую-то очередную свою пошлую шуточку, а я вою на весь проклятый туалет, наплевав на все.

Сережа, Сереженька мой…

– Настя, сейчас же открой эту дверь! – врывается в мою агонию мамин голос на грани срыва и ее отчаянный стук. – Немедленно открой, иначе я вышибу ее! Настя!

Она еще что-то требует и тарабанит со всей силы, а я звук – то не могу выдавить, скрутило всю, ни то, что подняться и дверь открыть. Но все-таки спустя какое-то время, когда мама начинает ломать дверь, делаю над собой усилие и протягиваю руку к замку, да чуть отползаю в сторону.

Мама, немедля, врывается в кабинку и смотрит на меня диким взглядом.

– Ты что, с ума сошла?  Что ты творишь? – цедит она дрожащим голосом, упав рядом со мной на колени, а я снова захожусь в слезах.

– Он ведь живой? Скажи, что он живой! – прошу, уже ни черта не соображая. Мама недоуменно взирает на меня несколько долгих секунд, а потом меняется в лице и, задохнувшись от возмущения, едва не кричит:

–Ты… Ты из-за этого козла устроила цирк?