— Вот дерьмо. Он идет сюда.
— Какого черта это значит? — Отец топает ко мне, глядя на нелепый плакат.
Вырывает его у меня из рук и бросает на пол стадиона к прочему мусору, который выбросили студенты нашей секции.
— Эй! Я очень много над ним работала!
— Думаешь, это смешно, Анабелль Джульетта? — Мой отец так зол. Но опять же, что еще нового? — У тебя есть две секунды, чтобы рассказать мне, что, черт возьми, происходит. Потом я притащу сюда костлявую задницу мистера Гандерсона, а ты ему это повторишь.
Я делаю глубокий вдох, Эллиот стоит рядом, положив руку мне на поясницу.
— Есть кое-что, что Гандерсон и Эрик Джонсон должны сказать тебе.
— Они геи? — кричит папа сквозь шум, оглядываясь на Рекса.
— Что? Нет! — Я смеюсь над замешательством отца. — Я имею в виду, может, и так, кто знает, но сейчас я не это пытаюсь сказать.
— К чему ты клонишь? Если ты вошла в мой дом — на мою арену — с этим безвкусным плакатом, чтобы вызвать шумиху, тебе лучше иметь чертовски хорошую причину для этого, юная леди.
Густые брови отца выжидательно приподнимаются, взгляд переходит от Эллиота ко мне. Он не оставил без внимания узкое пространство между нашими телами, и наши руки — они висят по бокам, но почти соприкасаются. Между нами висит ощутимая атмосфера близости.
— Переходи к делу, Анабелль, у меня в раздевалке несколько дел по раскалыванию черепа, и времени на это не так уж много.
Я открываю рот, чтобы сказать ему…
...и вся история выходит наружу.
Ставка. Подслушанный разговор в спортзале. Рыдание в библиотеке, потом поход в бар, чтобы напиться. Эллиот, который привез меня домой, к себе домой. Фальшивое свидание с Рексом, которое прошло не так уж и плохо.
Папа зол, но слушает, не перебивая, ноздри раздуваются от неудовольствия. Руки скрещены, из ушей валит пар.