— Эй! — крикнула Военбург со всей силы и, привстав на носочках, попыталась заглянуть во двор. — Кто хочет посмотреть на возвращение поблядушки — все сюда!

Юля обмерла в прямом смысле слова. Онемение началось с ног и постепенно переместилось выше, норовя парализовать весь кровоток.

Господи… Стояла перед когда-то близким, родным человечком и не могла собрать себя в одно целое. Боль племянницы была и её болью. И как бы ни успокаивала себя, что Марина сама допустила ошибку, она ведь предупреждала её ещё с самого начала, а пробудившееся чувство вины перекрыло все доводы, затмив продуманную расчётливость племянницы обострённой совестью. Не только Маринке было плохо. Она тоже горела в аду. Каждодневно. Час за часом, минута за минутой. Но кого это волновало?

— Прости… — надавила зубами на образовавшуюся на губе рану, тем самым сдерживая разрастающуюся по телу дрожь, и опустила глаза, не имея больше сил считывать устремленное в её сторону презрение. — Мне… — запнулась, прислушиваясь к ощущениям. Было ли ей жаль? Очень. Но слова застревали в горле, раня чувствительные стенки острыми краями. — Я не хотела… правда, не хотела, чтобы всё так получилось. Поверь, я бы никогда не сделала тебе больно… Но умоляю, прошу тебя, давай ты успокоишься, Глеб не должен узнать…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Знала, на что шла. С самого начала готовилась к хлынувшим на голову помоям. Но одно дело знать, представлять всё в сонном режиме и совсем другое — чувствовать, проживать именно сейчас. Несопоставимые сравнения. Их невозможно прожить и отрепетировать заранее.

— Только не начинай, ага? Ещё на колени тут передо мной упади, — процедила язвительно Марина, исходя парами яда. — Смотреть противно. Не хотела она. А спать с чужим мужиком, видать, хотелось сильнее, раз переступила через меня. Да что там меня! Ты через семью свою переступила.

— Что тут за крик? — показалась в проеме калитки сначала Люда, а потом и хмуро-взирающий по сторонам Глеб. — Марин, совсем слетела с катушек, а если отец услышит? — шагнула к пошатывающейся дочери и тут же остановилась, подозрительно принюхиваясь к разившему от неё запаху перегара. — Ты что, пьяная, что ли?

— Да-а-а… И что? В угол поставишь? Так тут не меня надо наказывать, а вот эту тихушницу, — кивнула на побледневшую Юлю. — Да, Юль? Сама расскажешь, как оно, подмахивать на два фронта или мне поведать?

Глеб втянул с шумом воздух и шагнул к вздрогнувшей жене, вмиг оценив ситуацию. Обменялся с ней взглядом, и тут же развернулся лицом к девушке, нацепив на лицо невозмутимую маску.