– Сядь вон туда. – Он дернул подбородком в сторону моей незаправленной кровати.

– Или? – Я оперся рукой о стену, бросая вызов.

– Это легко, – усмехнулся он. – Или я встану и заставлю тебя чувствовать себя чертовски неловко, если обниму тебя. Потому что это то, что тебе сейчас нужно, не так ли, Вон? – Он склонил голову набок. – Итак, обнять?

Я сел, положив один ботинок на подлокотник его кресла, стоявшего в этой небольшой комнате. Я обнимал своего отца чаще, чем гребаное дерево в Вудстоке[60], но было что-то такое в выражении его лица, что сбило меня с толку. Он что-то знал.

– Вот. Сажусь. Спрошу еще раз – что ты здесь делаешь?

– Ты игнорировал мои звонки.

– Я разговаривал с мамой каждый день. Ты никогда не брал трубку. Должен отдать тебе должное. Ты умеешь вести себя так, что тебя трудно достать.

Это было самое странное во всем взаимодействии с отцом, но также и то, что заставляло меня не отвечать на его звонки. Он что-то замышлял, и что бы это ни было, он не хотел, чтобы мама это услышала.

Папа откинулся на спинку стула, но при этом он не выглядел самодовольным. Беспокойство сжало мою грудь. У него всегда был вид человека, который только что отымел твою жену, опустошил твой сейф и нагадил тебе в постель. Но теперь он выглядел на удивление мрачным. Мрачность означала неприятности.

– Нам нужно было поговорить наедине, – сказал он.

– Это очевидно. – Я вгляделся ему в лицо в поисках хоть какой-то подсказки.

– Я все понял, сынок. Мне жаль. Мне. Так. Чертовски. Жаль. – Его голос прервался на полуслове, и он отвернулся, стиснув челюсти, как и я. У него перехватило дыхание.

Нет.

Нет.

Я уронил голову на руки, уперев локти в колени, и покачал ею.

– Трой Бреннан? – спросил я. Должно быть, это был тот посредник, с которым он меня свел. Как, черт возьми, еще отец мог обо всем догадаться?

– Нет. Я дал обещание и сдержал его.