* * *

Мой микрофон не работал. Мы начали, как и планировали, заиграв песню «Ни один парень» сразу, как зажглись прожекторы. Звук был мощным и насыщенным, микс идеальным, но… микрофон, который я подвесил над фортепиано, оказался не подключен. И когда мы с ребятами эхом вторили Эстер в припеве, меня никто в зале не слышал. К счастью, никто не услышал и моей брани, посулившей лютую смерть каждому члену звуковой команды, и особенно тому козлу-режиссеру, который назвал нас «Бенни и Ламенты». В моем возбужденном воображении он уже горько плакал.

Когда пришедшие на концерт люди сообразили, что на сцене не «Дрифтере», по залу пробежал ворчливый ропот. И свой гнев на милость публика сменила не сразу, невзирая на зажигательный ритм мелодии и мощь Эстер. Когда мы переходили ко второму номеру нашей программы, я услышал, как несколько человек в зале потребовали Бена Кинга. Но большинство зрителей слушали нас внимательно и даже захлопали после первой песни.

– Что-то вы сегодня слишком молчаливы, Бенни Ламент, – напела Эстер.

Похоже, она сильно нервничала, но отлично скрывала это. Я пожал плечами, развел руки в стороны, призывая публику подыграть, постучал по микрофону и снова пожал плечами.

– Бенни нравится мной командовать, – надула щечки Эстер.

Я погрозил ей пальцем, и публика, выражая сочувствие девушке, разразилась неодобрительными возгласами в мой адрес.

– Не работает микрофон? Похоже, я сегодня за главную, – хохотнула Эстер тем самым сиплым, раскатистым смехом, от которого пальцы на моих ногах поджимались, а сердце екало. То же действие он произвел и на публику.

– Он утверждает, что у меня большой рот. Вы в это верите? «Крошка с большим выдающимся ртом», – так он говорит. Уж я ему покажу!

Это был классный переход, мы подключились, и понеслось! Мы заиграли «Крошку» с большим удовольствием, чем играли до этого. Даже со смаком. Эстер качнула бедрами и превратилась в извивающуюся у микрофона змею. Народ в зале взорвался, а у меня на лбу выступила испарина. Эстер пела великолепно, звук (если не считать моего микрофона) был отличным, а я старательно строил из себя клоуна на банкетке у пианино. Но все равно… это было не то. Не было той остроты, того накала, который отличал наше совместное с Эстер пение. Без той перепалки, которая делала наше выступление оригинальным и неповторимым, стало пресно. И Эстер это понимала. Допев «Крошку», она подхватила свой микрофон и поволокла его ко мне. Публика загоготала. Стойка микрофона была выше Эстер. Испугавшись, что провод не дотянется и мы лишимся и ее микрофона тоже, я встал и пошел ей навстречу. Я возвышался над ней, сцепив руки за спиной, – как джентльмен, вышедший на прогулку, и на мгновение представил, как мы выглядим со стороны – большой и маленькая, белый и черная, мужчина и женщина. Я взмолился, чтобы Ахмет Эртегюн оказался прав: такой контраст может заинтересовать и заинтриговать публику. Я наклонил голову и сказал в микрофон: