Как Стася и предполагала: строить планы с Владом — гиблое дело. Мало того, что поездка к матери накрылась медным тазом, так и новогодняя ночь могла закончиться не пойми как.

Когда узнала, что Шамров может прийти только под утро — принялась ругаться матом как заправский сапожник. И от кого узнала? От Харчук! Её возмущению не было границ. Подруга по несчастью рвала на себе одежду и грозилась опрокинуть на голову Мишке тазик с Оливье, который собиралась приготовить, следуя традиции. Вот это масштабы. Целый таз салата. Не то, что некоторые.

Уже десять часов дня, а она до сих пор нежится в постельке, распластавшись на груди любимого. Непередаваемые ощущения. Часто так засыпала, часто так пробуждалась. А сегодня особенно не хотелось открывать глаза.

Если бы не Джой, валялась бы до самого вечера. Но животному не откажешь в еде, пробежке и глотке свежего воздуха. Пришлось вставать.

— Джой, твою ж мать! — сонно, с хриплыми нотками в голосе простонал Влад и прошелся ладонями по лицу, будто умываясь. — Как же ты мне дорог.

Снизу в ответ послышался призывной лай. Стася засмеялась, накрыв голову подушкой.

— Ничем не могу помочь, — послышалось приглушенно. — Утренние прогулки за тобой.

Шамров навис над ней и начал щекотать, побуждая обратить на него внимание. Она так и сделала, принявшись безобидно молотить подушкой по его плечу, спине, лицу, да так увлеклась, что пропустила момент, когда стоило поменять тактику, и оказалась подмятой под сильное тело с зажатыми над головой руками.

Влад прижался к трепещущей коже, буквально распластав под собой, и укусив за мочку уха, вызвал мурашки по всему телу.

Невинная шалость переросла в далеко не в невинное возбуждение. Это понял по увеличенному члену, учащенному дыханию и сухости во рту. Чувство покорности лишь на короткий миг мелькнувшее в серебристых глазах сменилось вызовом, побуждающим к действию. Любил в ней эту черту — невинную порочность. Она прекрасно знала силу влияния своего тела на его разум. Ей только стоило призывно облизнуть чувственные губы, сексуально вильнуть бедрами, как у него слетали тормоза; как кровь, до этого бежавшая по венам, сосредотачивалась в паху, грозясь разорвать его ко всем чертям.

А ещё ему нравилось в предрассветных сумерках разбудить её легкими поцелуями и воздушными ласками. «Завтракать» ею. Пробовать на вкус, считывая мельчайшие признаки зарождавшегося желания, упиваться ими до тех пор, пока она не открывала глаза, судорожно вздыхая и не притягивала за шею к себе, прося о большем. Тогда он, будучи уже на грани, брал её сонную, нежную и податливую до последней судорожной дрожи. До тихого шепота, в котором звучание его имени вызывало легкий трепет. Такие моменты ценил больше всего.