Окунаю бритву в мыльную раковину — крем для бритья прилипает к лезвию. Идеально. Я оттягиваю кожу на подбородке, и бритва делает то, что должна, — удаляет нежелательные крошечные волоски; не хочу, чтобы твое лицо горело, когда мы ляжем в постель — и все в этом мире, в этом доме, в этом лезвии бритвы идеально.

Ты стучишь о дверной косяк.

— Я чертовски счастлива. Неужели… все так и будет дальше?

Я окунаю бритву в пену — снова идеально.

— Да, — говорю я.

Ты киваешь. Ты опять в носках. Я осуждающе цокаю языком: у меня на полах скользкое покрытие, в твоем доме было другое, и ты не можешь носить здесь носки, потому что это не безопасно, однако ты упрямишься, носки для тебя значат не меньше колготок, и вечно норовишь упасть. Я хочу защитить тебя. Прошу тебя носить обувь или ходить босиком, но ты представляешь себя Томом Крузом из «Рискованного бизнеса». Ты подражаешь его знаменитому «скользящему» танцу, а я качаю головой и говорю тебе то же, что и всегда: жизнь — рискованное предприятие.

— Мадам, вам необходимо надеть обувь.

Ты отмахиваешься от меня и делаешь шаг вперед.

— Ты почти готов?

Мне нравится, когда мы препираемся, — мы же семья. Мы не изменяем себе. На прошлой неделе у тебя начался ПМС, и я удивил тебя, оставив на полочке в ванной тампоны. Ты рассмеялась и сказала: «Ну спасибо за предусмотрительность». А еще ты съела остатки пиццы, которые я приберег для завтрака, и я начал раздражаться: «Я же говорил, что одной пиццы на троих не хватает, не верь ты рекламе по телику!» Ты тоже начала раздражаться: «А ты попробуй справляться с ПМС каждый месяц, а я посмотрю, как ты запоешь, когда твое тело восстанет против тебя», — и Суриката тоже начала раздражаться: «Мам, а можно поменьше говорить о своей менструации?» В общем, было чертовски круто! Потому что мы похожи на героев ситкома «Майнфелд», и мы выражаем свои обиды вербально, не позволяя им закипеть внутри. В нашем саду есть сорняки, они дополняют цветочные клумбы. Я могу отличить цветы от сорняков, но, в конце концов, люблю их все до единого. И в нашем доме никто не боится Вирджинии Вулф. Если нам что-то против шерсти, мы сражаемся. В честном бою.

Ты краснеешь, ты в предвкушении большого события и говоришь, что выйдешь на веранду, и я вдыхаю аромат твоих волос, а ты целуешь меня в щеку, и крем для бритья остается у тебя на губах, а я бы предпочел взбитые сливки. Ты хихикаешь. Ложное смущение. Ты тянешь ко мне руку, и дверь распахнута настежь, но ты лиса. Тебе нравится риск и то, какими мы стали. Любовниками. Ты хочешь, чтобы я держал тебя за волосы, и я повинуюсь — тебе же неоткуда узнать о покойной Бек или покойной Кейденс; и твой язык касается моего стержня — то, что у нас есть, настоящее. И происходит прямо сейчас.