Во мне клокотал гнев. Вдруг стало жарко. Пятна пота под мышками, должно быть, увеличились раза в два. Дыхание прерывалось, а сердце билось так, словно я бегу марафон. Не то чтобы я в реальности бегала марафоны. Но ни за что на свете не возьму назад слов, только что вылетевших из уст.

А что же родители? Они молчали.

В конце концов отец фыркнул.

– Не говори ерунды, Михаэлла. Что бы ты хотела изучать, если не юриспруденцию? Искусство? – Он засмеялся. – Может быть, ты и талантлива, но ни один профессор в Мэйфилде, а уж тем более в Йеле не захочет смотреть на твои комиксы. Это не искусство – детские забавы. Так что заканчивай, ты ведешь себя смешно, повзрослей наконец.

От удивления я округлила глаза.

– Я… я веду себя смешно? – Пальцем я указала на себя, а отец еще и имел наглость в ответ кивнуть. Что. За. Черт? – Это вы ведете себя смешно. Да, мои рисунки в ближайшие пятьдесят лет не попадут в музей, но это вовсе не значит, что они – бесполезный хлам. Но вам, конечно же, этого не понять. Да и как бы вам уразуметь, с вашим-то малодушием и птичьими мозгами? Я порой удивляюсь, почему вы не бьете камень о камень, чтобы разжечь огонь. Судя по вашим разговорам, вы застряли где-то между каменным веком и Средневековьем.

– Михаэлла, – зарычал отец предупреждающе.

– Почему же так ужасно, что Эдриан – гей? – не обратила я на него ни малейшего внимания. – Он все тот же. Узнав о его ориентации, вы просто взяли и в один день решили разлюбить его? Что повернулось не так в вашей жизни? Вы разрушили нашу семью!

– Нашу семью разрушил Эдриан, – ответила мама с хладнокровием адвоката, привыкшего выслушивать самые жуткие обвинения в суде. Однако спокойный тон не соответствовал возмущенному выражению на ее лице. Морщины сделались глубже, заметно напряглись скулы и губы.

– Вы правда так думаете? – возмутилась я.

– Да, – в один голос ответили родители.

– И вы не позволите ему вернуться в вашу жизнь. – Это не вопрос, скорее заявление. Так я стерла последнюю каплю сочувствия, которое испытывала к этим людям до этого момента.

Мама кивнула.

– Если только он не решит перестать жить во грехе.

Я расхохоталась. Нет, не просто рассмеялась. Я разразилась раскатистым смехом, хотя поводов особых не наблюдалось. Но если не хохот – то разревелась бы, а родители не заслуживали ни слезинки. Они такие ханжи, лживые и недалекие. Эдриан должен перестать жить во грехе? Во-первых, с каких это пор они религиозны? А во-вторых, что, черт возьми, с ними не так? Сами по себе они неплохие люди, но не нужно быть гением, чтобы догадаться: фирмы и содержащие их владельцы, интересы которых представляют мои родители, никоим образом не способствуют улучшению этого мира. Я даже думать не хочу, сколько раз эти двое обманывали суд, выставляя лжецами людей, обвинявших в сексуальных домогательствах их клиентов. И кто дал им право осуждать Эдриана?