Я повесил трубку и испустил глубокий вздох. Даже если это ослабит мою бдительность, я решил сделать то, чего не делал почти год. Я забрался в кровать, не поставив будильник, и попытался заснуть.
Но, несмотря на усталость, сон ускользал от меня. Я ворочался и ерзал на холодных простынях. Кровать, как обычно, была пуста; даже в прошлом, когда у меня была женщина, это длилось всего несколько часов. Никакого совместного сна, только секс, а потом женщина уходила. Я следил за этим.
Я закрыл глаза и воспользовался своей безошибочной памятью, чтобы в мельчайших подробностях воссоздать образ Дарлин. Несколько приемов ментального фотошопа, и она лежала рядом со мной, волосы разметались по моей подушке, ее губы были всего в дюйме от моих – она улыбалась и смеялась…
Я погрузился в сумеречный мир, где-то на грани между сном и реальностью, и ее образ колебался, как недосягаемый мираж.
Когда я наконец заснул, сон был прерывистым, проплывающим над поверхностью глубокого покоя, а наутро кровать все еще была пуста.
Глава 24. Сойер
Глава 24. Сойер
Когда солнце было уже в зените, я проснулся от сильнейшего голода. Разогрев огромную порцию запеканки Дарлин, я съел все до последнего кусочка. После этого отнес свой лучший серый костюм в химчистку, попросив поторопиться. А сам забежал в Macy’s на Юнион-сквер и купил новый галстук.
Затем я забрал свой костюм, принял душ, переоделся и без четверти семь вышел на улицу. В цветочном магазине на 14-й улице я сразу же направился к красным розам, но мое внимание привлекли маргаритки ярко-желтого и оранжевого цветов.
– Это герберы, – поведала флорист с улыбкой. – В египетские времена герберы символизировали свет и солнце. В викторианскую эпоху они стали олицетворять счастье.
– В викторианские времена… – С этими словами в моей памяти всплыл образ моего дома, дома Дарлин.
– Мои любимые цветы, – улыбнулся флорист.
Я коснулся мягкого яркого лепестка.
– И мои тоже.
С букетом из двух дюжин гербер, завернутых в зеленую папирусную бумагу, под мышкой, я запрыгнул в поезд до района Мишн, самого богемного и художественного района города.
Я шел по оживленной улице, вдоль бесчисленного количества магазинов, кафе и современных жилых комплексов. Индустриализация потихоньку высасывала жизнь из старого Сан-Франциско. Театр «Браун Бэг» казался настоящей дырой, оставшейся со времен технологического бума, и существовал благодаря чуду и силе воли города.
Я заплатил десять долларов за билет в ветхой кассе и вошел в обшарпанный холл. На стенах висели выцветшие плакаты, заменявшие обои. Вестибюль отсутствовал: небольшое помещение, одна из стен в котором была завешана черными шторами. Горстка людей слонялась в этом пространстве, разговаривая и потягивая вино у крохотной барной стойки. Я оказался единственным человеком, кто пришел в костюме.