– Я люблю тебя, Джона.

Молчание.

Труднее всего оказалось встать с дивана, не разбудив Джону, но Майлз второй раз за ночь отнес сына в постель. И на обратном пути прикрыл дверь.

«Почему мама должна была умереть?» – «Не знаю».

Майлз вернулся в гостиную и положил кассету в коробку. Жаль, что Джона ее видел. Жаль, что заговорил о Мисси.

«Она никогда не вернется». – «Нет».

Он отнес коробку в спальню, положил в шкаф и поморщился от не оставлявшей ни на минуту боли.

Выйдя на заднее крыльцо, в полной темноте, Майлз вынул третью за ночь сигарету, затянулся и уставился на черную воду.

Он стоял долго, пытаясь выкинуть из головы разговор с Джоной. Он устал и злился. И не хотел думать о сыне. И о том, что ему следует сказать. Не хотел думать о Саре, Брайане, Чарли или Отисе. И даже о черной собаке, продиравшейся сквозь кусты. Не хотел думать об одеялах, цветах или о крутом дорожном повороте, с которого все началось.

Хотелось онеметь, оглохнуть и ослепнуть. Забыть все. Вернуться в то время, когда всего этого вообще не было.

Хотелось вернуть свою жизнь. И тут он заметил черную тень. Свою тень. Неотступно следовавшую за ним.

Как мысли, от которых он не мог отрешиться.

Брайана, вероятно, отпустят, даже если Майлз его сдаст.

Скорее всего он получит условный срок, возможно, с лишением водительских прав, но за решетку не попадет. Когда это случилось, он был несовершеннолетним, существовали смягчающие обстоятельства, судья учтет искреннее раскаяние и пожалеет парня.

Вот только Мисси никогда не вернется.

Шло время. Майлз зажег очередную сигарету и выкурил ее до конца. Темные облака собирались на небе. По земле застучали дождевые капли. Луна, выглядывавшая в просветы между тучами, отражалась в воде. Мягкий свет разбивался о камни дорожки, ведущей в сарай с жестяной крышей, где он хранил инструменты, газонокосилку, средство от сорняков и канистру с керосином.

Когда-то это было его царством, и Мисси редко туда заходила.

Но зашла в последний раз, когда он ее видел…

На сланцевых плитах дорожки собирались небольшие лужи.