– Я лучше, чем кто бы то ни было, знаю, чем вы пожертвовали, Белла, и знаю также, что ждать очень тяжело. Не проходит дня, чтобы я не тосковал по моим родным – супруге, дочери и сестрам. – Он сжал ее руку. – Осталось немного. Война не может длиться вечно.

Брюс как будто пытался убедить не только ее, но и себя.

Белла кивнула, но знала, что обязана что-то предпринять. Роберт должен думать о стране и короне, а у нее есть только дочь. Если он ей не поможет, она найдет того, кто согласится провести ее в монастырь и вывести обратно, да так, чтобы никто не увидел.

В груди похолодело: она точно знала, кому по силам такая задача. Лахлан! Несомненно, его умение проникать куда угодно и уходить незамеченным снискало ему такую славу, что Брюс согласился ему платить, лишь бы тот сражался в его гвардии!

Мысль, что придется унижаться и просить после того, что между ними произошло, была как кость в горле, но она стиснет зубы и попросит, как ни будет ей горько. Ради дочери она забудет о гордости. Ради дочери, если будет нужда, она продаст душу самому дьяволу.

Лахлан Макруайри был отвратительно пьян. Он не имел привычки топить горе в виски, поскольку считал себя и без того достаточно отвратительным, однако сегодняшний вечер стал исключением.

Встреча с Беллой пробудила в Лахлане угасшие чувства, черт бы их побрал, и он решил хорошенько напиться, чтобы забыться. Она не желала его видеть. И ее холодный прием легко понять. А на что он надеялся, черт возьми? Разумеется, он получил то, чего заслуживал, и это еще мягко сказано.

Когда спиртное не помогло, он затеял драку. Пьянка и драка, по-видимому, друзья неразлейвода.

Наконец Гордон вытащил его из-за стола прежде, чем он успел натворить серьезных бед.

– К черту, Змей, какая муха тебя укусила? Хочешь, чтобы они втроем тебя прикончили? Ты умудрился разозлить даже Ястреба!

– Так он, когда женился, должно быть, лишился чувства юмора вместе с яйцами заодно, – буркнул Лахлан. – Так и бывает с женатыми.

Гордон вытолкал его на свежий ночной воздух. Зима была в разгаре, и холодный туман подействовал отрезвляюще, как удар в лицо. А может, он и не был таким пьяным, каким хотел казаться: не спотыкался, не шатался, да и ноги не заплетались, когда Гордон вел его по темному переулку в казарму, и голова оставалась ясной.

Перед глазами была она. Сидела за столом за вечерней трапезой и то и дело бросала взгляды в его сторону. «Кончено. Забыто». Осознание конца было как удар в солнечное сплетение, беспощадно опрокинувший его на землю. Но ведь этого он и хотел, не так ли?