— Ну вот… — он дал мне в руки складное зеркальце в пластмассовом футляре.

Мне было не совсем до того, но стоило удивиться, откуда у этого брутального мачо собственное зеркальце с собой. Сейчас на первый план вышли вещи куда более волнительные. Например, моя перекошенная синяя мордаха. И говоря синяя, я имею в виду именно синяя, с фиолетовым отливом на правой стороне лица и лиловым на лбу. Чудище из зеркальца пялилось на меня, медленно осознавая, что мы есть одно целое, фактически «я-мы-фингал». Сбоку зудел Шер, стараясь подражать известному телеведущему Малахову, потому что как иначе объяснить скорость потока его слов и непонятый мною смысл всего сказанного? Увлечённая созерцанием лилового чудища, мне было не до него.

Поняв, что я не слышу его, Артём решил привлечь моё внимание, потеребив меня по плечу:

— Эй, детка, ну, ты пореви что ли…

— Лучше бы я прыгнула.

Я сказала это несерьёзно, а просто чтобы подчеркнуть для самой себя, что моя ситуация сейчас запредельно ахтунговая, ведь с таким лицом на люди выходить не то, чтобы не рекомендуется, — противопоказано. И лучше смерть. Так бы сказала Леська, окажись она на моём месте, хотя сомневаюсь, что она бы оказалась на нём. Я же никогда не была особой, страшащейся оказаться увиденной в неподобающем виде, мой внешний вид никогда меня не волновал, но то, что я видела сейчас — это даже не вид вовсе, а издевательство. Маску бы сейчас на лицо. Я бы убежала домой, забаррикадировалась в своей комнате и выходила бы только поздно ночью, когда все спят, чтобы не пугать мою чувствительную семейку. Иначе они жалели бы меня, ну, в течение двух часов точно, а потом устав меня жалеть, хором придумали бы мне кучу новых кличек и ржали бы, не переставая, над тем, какая я неудачница.

— Слушай, правда, не выход это, — с самым серьёзным видом «лечил» меня Тёма. — Что с того, что тебя теперь все за гопника принимать будут? Будешь намекать им, обидчикам своим, на своих быдло-друзей, мол, морг по вам уже плачет, ждите гостей. И хитро так улыбайся — сразу отвянут.

39

39

— Ты о чём сейчас? — медленно и с расстановкой поинтересовалась я.

— Не переживай, говорю, — пудовая ладонь вновь опустилась на плечо.

— Я и не переживаю, — всё-таки есть у меня гордость. ещё не хватало, чтобы он меня жалел. Себя пусть, убогого, пожалеет.

— Да? — теперь на его лице нарисовалась улыбка. — Значит, я могу дальше издеваться? Круть!

Нут, ей-богу, как конфетку получил ребёнок. Эмоции один в один.

— Не можешь, конечно!

— Лан, не ссы, увечная. Сейчас подберём тебе шмотки. Потом покажемся мэру и свободна, — спокойно произнёс это, как нечто обычное, не имеющее особого значения и стал рыться в шкафах, раскидывая одежду как попало.