– Шоу «Наследие». Первая запись через пару часов.

Фу. Сегодня определенно не тот день.

Я совершенно забыла, что интервью сегодня утром. Глупый мозг в последнее время плохо работает под влиянием беременности, я путаюсь в мыслях. Вчера я не могла вспомнить, где оставила ключи от машины, искала их двадцать минут, прежде чем обнаружила, что держу их в руке.

– Верно. – Я перевожу взгляд на галстуки. – Я бы сказала нет, но твой агент, вероятно, не согласится.

Гаррет еле слышно бормочет что-то грубое и возвращается к шкафу для матча-реванша.

– Это все настолько нелепо. Я не понимаю, почему они думают, будто кому-то интересно наблюдать, как Фил несет чушь о херовых семейных воспоминаниях.

– Потому что они не знают, что это чушь, – отмечаю я. Но в ответ он разражается небольшой тирадой. Не то чтобы я его винила. Если бы у меня был такой отец, как Фил Грэхем, я бы тоже постоянно бесилась.

– Богом клянусь, если он заговорит о маме, я не сдержусь. – Гаррет снова выходит, захлестывая вокруг шеи шелковый темно-синий галстук. Он так туго его затягивает, что я боюсь, как бы он себя не задушил.

– Ты дал продюсерам список запрещенных вопросов? – Я знаю, что многие знаменитости делают так. Каждый раз, когда Умница дает интервью в студии, его менеджер напоминает журналистам о вопросах, которые им задавать запрещено.

– Лэндон сказал им, что я не хочу говорить о своей матери. Сказал, что скорблю, это слишком больно и все такое. – Гаррет сжимает челюсти. – Но я не исключаю возможности, что отец сам заговорит о ней.

Я прикусываю губу.

– Ты знаешь, что не обязан делать этого. Ты можешь просто позвонить Лэндону и сказать, что не хочешь. Ему платят, чтобы он говорил нет вместо тебя.

– Тогда что? Отвечать на кучу вопросов о том, почему я отказался в последнюю минуту? Фил знает, что я не могу.

– Тогда ты ничего не отвечаешь, игнорируешь вопросы, и через неделю-две все всё забудут. Арестуют какого-нибудь футболиста, или кто-нибудь заявит, что не будет играть, пока ему не купят пони, и все, ты снят с крючка.

Но он не хочет ничего слышать. Слишком поздно выводить Гаррета из этой спирали ярости, и лучшее, на что я могу надеяться – что он сдержит себя в руках перед камерами. Может быть, Лэндону повезет больше.

После того как Гаррет уходит, я с радостью провожу время в одиночестве. Надеваю хлопчатобумажные боксеры и футболку, забираюсь обратно в постель и следующие пару часов провожу, борясь с болью и пытаясь немного поработать. В конце концов я понимаю, что отчасти мой живот крутит от голода, и встаю, чтобы сделать себе бутерброд, но, вернувшись к постели, вижу маленькое красное пятно на простынях.