Я достаю первый из них. Читаю, слабо вскрикиваю и зажимаю ладонью рот. Документ падает из моих онемевших пальцев на пол. Это свидетельство о смерти. Моей. Ланской Ангелины Станиславовны. В оцепенении я достаю из папки выцветший голубой документ с темной рамкой и двуглавым гербом. И читаю то, что в нем написано.

«Свидетельство об усыновлении (удочерении)» Сначала я вообще не понимаю, что это такое. Поэтому перечитываю его строчка за строчкой несколько раз. «Власова Лилия Сергеевна, 6 ноября 20** г., Москва… Удочерена Ланским Станиславом Андреевичем… Ланской Натальей Александровной… С присвоением ребенку фамилии, имени, отчества: Ланская Ангелина Станиславовна…» Дата рождения остается прежней. Место государственной регистрации – один из загсов. Дата выдачи – пятнадцать лет назад, июнь.

«Свидетельство об усыновлении (удочерении)»

Сначала я вообще не понимаю, что это такое. Поэтому перечитываю его строчка за строчкой несколько раз.

«Власова Лилия Сергеевна, 6 ноября 20** г., Москва…

Удочерена Ланским Станиславом Андреевичем… Ланской Натальей Александровной…

С присвоением ребенку фамилии, имени, отчества: Ланская Ангелина Станиславовна…»

Дата рождения остается прежней. Место государственной регистрации – один из загсов. Дата выдачи – пятнадцать лет назад, июнь.

Меня удочерили, когда мне было семь лет. Я умерла и меня удочерили? Так бывает? Все еще находясь в ступоре, я поднимаю с пола свидетельство о смерти и вчитываюсь в него внимательнее, хотя мысли в голове плавятся и растекаются. Постепенно я понимаю, что это документ о смерти какой-то другой Ангелины, которая умерла семнадцать лет назад, когда ей было пять. У нас разные даты рождения – она старше меня на восемь месяцев.

Обхватив пульсирующую болью голову руками, я пытаюсь понять, что происходит. У моих родителей умерла дочь и через пару лет они удочерили меня? А кто же тогда мои родители? Кто я сама такая?

Я не понимаю, что происходит, отказываюсь понимать. Так не бывает. Это ведь неправда, неправда, неправда! Зато вдруг до меня доходит, почему я не помню себя первые семь лет жизни. Они полностью выпали из моей памяти, словно их и не было. Словно я родилась семилетней школьницей с двумя бантиками на голове. Моя мама – не моя мама. Память о папе – память не о моем папе. Я чужая. Кто я?

Меня накрывает волна страха и отчаяния. Я кричу, зажав руками уши. Не знаю, что со мной, но кажется, будто внутри все рвется – одна жила за другой. Мне хочется забиться в угол, как девочке из сегодняшнего сна, но я не могу сделать это. Я просто сижу на маминой кровати и, не отнимая рук от ушей, кричу. Это мертвый крик, полный отчаяния.