Не смотрит на меня, ну и пусть не смотрит.

Может, хуже будет, если взглянет.

Может, я скажу что-то дебильное вкрай тогда. Как это красиво обернуть?

Не-обрати-мое скажу.

— И раскол, почвы я имею в виду, как раз по той границе проходит, — голосом она комнату захватывает. Бля, какая она активистка. Ей бы гребаным военачальником быть.

Ну, в иной реальности какой-то.

В этой все бы воевали, чтобы ее на спину завалить и присунуть.

Ну, может не все. Не знаю. О чем я, пиздец, думаю вообще?

Прочищаю горло. Алиса сбивается снова.

Этот ее мгновенный непорядок в голосе, что она тут же пытается исправить, спичкой проходится по моей коже, как по терке зажигания.

Почему-то на кончиках пальцев кожа пылает.

— Исправим трещину, заделаем, и останется стоять та площадка крепче прежнего, — я выдаю излишне грубо.

Давай, вонзай клыки в меня.

— Если бы было возможным, геодезическая служба так бы и обозначала, — упрямо не смотрит на меня, и захлебывается дальше в словах.

Я, как глупая шавка, подаюсь вперед, но в последний момент стопорю себя.

Так, это надо прекращать.

Все надо прекращать: и эту болтологию, и новоиспеченную спецгруппу по строительству, и эту… Алису Чернышевскую.

— Анатолий Иванович, — колокольчиком бестия звенит опять на весь чертов Дом Культуры, околдовывая мэра. — Провалиться земля не только под детским домом может. А еще дальше раскол пойдет.

Да-да, провалиться земля и подо мной может. Прямо сейчас.

Но лучше бы под тобой.