Я нахмурилась, а потом меня осенило.

– Ты будешь играть на большом концерте?

Кромвель едва заметно улыбнулся.

– Ага. И думаю… – Он посмотрел мне в глаза. – Думаю, это хорошо, малышка. Я сочиняю симфонию…

«Малышка». Это ласковое обращение вначале показалось мне непривычным, а потом я поняла: хочу, чтобы он всегда меня так называл. И я ощутила покой, тепло и безопасность, потому что находилась рядом со своим любимым человеком.

– Истон написал мне письмо. – Я закрыла глаза. Мне по-прежнему было грустно, но… – Теперь он упокоился в мире. – Я постаралась улыбнуться. – Он освободился от внутренних демонов, которые высасывали из него всю радость.

Я не отводила глаз от могилы брата, гадая, видит ли он нас сейчас, понимает ли, как сильно мы по нему скучаем. Мне до боли не хватало Истона.

Я повернулась к Кромвелю:

– Какой цвет ты видишь над его могилой?

Кромвель вздохнул.

– Белый. Я вижу белый цвет.

– А что для тебя значит этот цвет? – Мой голос был не громче шепота.

– Мир, – ответил юноша, и в его голосе я услышала облегчение. – Для меня белый цвет означает умиротворение.

Последние оковы горя спали с моей души, и печаль, от которой я до сих пор не могла избавиться, улетела в темное небо. Я прислонилась к Кромвелю и вздохнула с облегчением, когда он меня обнял.

Мы сидели так, пока окончательно не стемнело. В конце концов стало холодно, к тому же я устала.

– Идем, малышка. Пора вернуть тебя в больницу.

Кромвель поднял меня с земли и отнес в машину. Усадив меня на сиденье, он вернулся за инвалидным креслом. Мною овладела сонливость, и я задремала, а проснулась уже в палате. Парень уложил меня в кровать и поцеловал в щеку, в его взгляде явственно читалась мольба.

– Приходи на концерт, – попросил он.

Сердце болезненно заныло.

– Не знаю, Кромвель. Не знаю, смогу ли.