Моя жизнь рушилась, но я чувствовала себя на удивление спокойно. Свободно.
Я подняла взгляд на безоблачное небо, и оно посмотрело на меня в ответ. Оно приобретало все более и более глубокий темно-синий оттенок, как вода, растекавшаяся по ткани, и я пыталась разглядеть скрывающееся за горизонтом солнце.
Но ответ очевиден, и даже я его знала. Моя мать никогда не была хорошим партнером. Они так и не поженились. Пэм рассказала мне об этом однажды ночью, когда, спотыкаясь, вернулась пьяная со свадьбы своей подруги и зашла в мою комнату, чтобы проверить, что я жива. Они познакомились в дайв-баре. Пэм изучала в колледже классическую литературу, а Артем знал все о Пушкине и Достоевском. Они быстро нашли общий язык и в ту же ночь оказались в одной постели. К утру оба протрезвели, и от вспыхнувших накануне чувств не осталось и следа. Он покинул ее общежитие, но когда она узнала, что беременна мной, они решили, что должны дать друг другу шанс.
Иногда мне казалось, что в тот момент сердце моей мамы еще не прогнило насквозь, и, возможно, это мое самое сильное заблуждение.
Она пыталась быть матерью и женой, но не постоянно. Она выгоняла моего отца из дома за сущие мелочи. Потому что он забыл вынести мусор, или случайно не так подрезал мне челку, или задержался на работе, поскольку столкнулся с непростым случаем. Затем мелочи превратились в настоящие проблемы, потому что отец терял уверенность в себе. Он начал много пить. Он слишком часто пропадал без вести. Он все реже показывал свою любовь к Пэм. И, как и все семьи с детьми, где между партнерами нет сильных чувств, они просто оставались вместе, надеясь, что когда-нибудь каким-нибудь образом все само собой образуется.
В день его смерти шел дождь. Нет, не дождь, а ливень. Я помню, как думала, что Бог плачет вместе со мной. Помню, как считала Бога несправедливым, ведь я и так уже была несчастна и я не совершила ничего плохого.
На его похоронах я видела рыжеволосую женщину, которая стояла в нескольких могилах от нас, спрятав лицо за большими очками. Она смотрела на нас. И я не знала почему.
Теперь знаю.
Потом я вспомнила, как в нашей жизни появился Даррен, почти сразу после смерти отца. Все события того года казались размытыми. Двенадцать – плохой возраст для смерти родителя. Ты находишься на пороге гормональной революции, твое тело расцветает, невинность увядает, и все события кажутся слишком личными.
Сначала я охотно бросилась в объятия Даррена.