Когда шею начало печь от пены, он поморщился, яростно провёл несколько заключительных штрихов бритвой и умылся. После он заварил чаю и снова поднялся к себе, сел в кресло у окна и долго читал почту. Но голова была занята чем угодно, только не работой.

Закрыв ноутбук, Мирон лёг в постель… И снова не мог найти покоя: извертелся, простыни показались колючими, тёр бороду и клял пену, которая, вероятно, вызвала этот зуд, а потом поднялся, натянул пижамные штаны и вышел на балкон.

Было около полуночи. Мирон долго смотрел на звёзды, на луну, как тот волк, которому не спится и хочется выть.

«Чёрт возьми, я не верю, что она такая холодная стерва… Не верю…»– и всё вспоминал, какой милой и ласковой Настя была на пикнике, как смеялась, как они катались на лошадях и ели клубнику. Казалось, это навсегда останется его болью, если он не сможет её забыть…

Неожиданно послышался лай соседских собак. А те были слишком разборчивы, чтобы брехать без дела на своих или на проезжающие машины. Значит, кто-то совершенно чужой брёл по дороге.

Мирон посмотрел вниз на ворота, и в свете придорожных фонарей заметил тень у своей калитки. Женскую тень. И вдруг его, как током прошибло: в этой тени почудилась Настя.

Он тут же вернулся в комнату и почти бегом спустился на первый этаж. Выбежал на улицу прямо в пижамных штанах, не надев халата, и остановился только на полпути к калитке, чтобы выровнять дыхание и успокоить мысли. Может, это была вовсе не она, но ему безумно хотелось обратного.

Мирон на секунду замер рукой на ручке калитки, а затем нетерпеливо распахнул дверь.

У ворот стояла она… Настя. В футболке, которую они купили вместе, и светлых джинсах. Маленькая, не накрашенная, несколько взбудораженная его резким появлением. Но, когда Мирон опустил плечи, напряжённые от ожидания, и чуть отступил назад, она спокойно окинула его сверху вниз и сказала:

– Доброй ночи, Мирон…

От волнения у него в горле встал ком, но он украдкой сглотнул и ровно спросил:

– Что ты здесь делаешь?

Настя посмотрела на его обнажённую грудь, вздохнула и отвела глаза на дом.

– Мы можем поговорить?

Мирон пытался не выдать волнения, которое пульсировало внутри и давило на барабанные перепонки так, что боялся не расслышать Настю, и старательно делал снисходительный вид, рассматривая её.

Было заметно, что она пришла не просто так, что ей нелегко говорить, и всё же она здесь – у его порога.

Сохраняя внешнюю невозмутимость, он отстранился и пропустил Настю во двор. Она остановилась у его плеча сбоку и, разглядывая дом, произнесла:

– Извини, пожалуйста, я не займу у тебя много времени. Мне правда нужно поговорить…