Она не оттолкнула его, и сама прижалась, обняв за шею. Поцелуй стал ненасытным и тяжёлым. Мирон чувствовал, что Настя тоже соскучилась по нему…

Слова были лишними: всё стало ясно – она нуждалась в нём, как и он в ней, и оба не осознавали, насколько сильно. В эту минуту Мирон понял, что больше не готов отпустить её и сделает всё, чтобы покорить и эту вершину, как бы она ни была высока и недосягаема.

Настя выронила телефон, а Мирон поднял её на руки и, не прерывая поцелуя, понёс в свою комнату.

Она не сопротивлялась, когда он усадил её на кровать и, целуя лицо, шею, плечи истосковавшимися губами, осторожно раздевал. Настя не проявляла инициативы, но принимала ласки с пылкой благодарностью: чуть всхлипывала, обнимала, ловила его губы, крепко сжимая волосы на затылке.

Мирон освободился от одежды сам и, чуть приподняв Настю за талию, подвинул к центру кровати и уронил на спину. Постель была холодной, как и всё это время без неё… Настя выгнулась, втянула воздух сквозь зубы и прижалась к нему сильнее, обхватив икрами спину, запечатав его, словно в кокон.

Мирон обнял её крепко, впиваясь в шею горячим мокрым поцелуем, касаясь кожи языком, вспоминая её особый вкус и наслаждаясь этим. От медленных поглаживаний его затылка и спины нежными пальчиками Насти жаркие волны возбуждения прокатывались по телу, сковывая мышцы ожиданием самого сладкого и сокровенного момента.

Но Мирон предавался ласке со всем вниманием и терпением. Вожделение остро пульсировало внизу живота и на кончике члена, но целуя Настю, лаская её руками и мягко, и горячо, он не спешил. Не было сейчас того безудержного желания овладеть ею тут же, разорвать нещадными ласками и неутолённой страстью. Мирон хотел прочувствовать, просмаковать каждую минуту этой непринуждённой нежности, коснуться губами каждого сантиметра её кожи… Оставить свою печать в каждом укромном уголке её гибкого тела…

Настя тихо стонала, когда он задевал самые чувствительные точки: за ухом… упругие соски… уже влажный клитор и внутреннюю сторону бёдер… и прижималась к нему, как самое трогательное и беззащитное существо на земле… Безумно кружилась голова, но не от виски, а от естественного запаха женщины, не испорченного косметическим мылом, как сразу после душа. Он был густым пряным и пьянил не хуже крепкого алкоголя. Ещё больше Мирон хмелел от взаимности и расположения Насти, от её сбивчивого дыхания – то глубокого, то судорожного… Она млела от неспешного скольжения его рук по её гладкой коже, а запрокидывая голову и открывая ему шею, замирала, сама призывая его к желаемым ласкам.