Не помню, как мы остались одни. За завесой слёз ничего не было видно. Знаю, что пришла в себя от спокойного, уверенного голоса, требовавшего повернуться к нему спиной. Шмыгнула носом, выполняя требование, и в ту же секунду почувствовала, как злополучный фиксатор покинул запястья.

— Спасибо, — вытерла рукавом  слёзы, повернувшись к Матвею лицом.

— Можешь дать свой ремень?

Послушно сняла кожаный ремешок и с бешено стучащим сердцем протянула Андриянову. Он стянул его на бедре, приостанавливая кровотечение и волоча ногу, отполз к стене, прижавшись к ней затылком.

— Ты главное держись. Они будут морально прессовать, заставляя слить Студинского. Ни в коем случае, слышишь? Нас обязательно найдут… — сглотнул, прикрыв ненадолго глаза, а когда открыл их, я удивилась, сколько в них сосредоточенно упорства, непокорности и жажды противостоять всему миру. — Прости, что не уберег. Знали, твари, как обезоружить. Моя ошибка… 

Я всхлипнула, осознав, наконец, что этот человек из-за меня в таком положении. 

— Ну-у-у, не плачь. Лида, ты меня слышишь?

Кивнула, давая понять, что слышу, но всё естество противилось подобному насилию. Сняла джинсовую ветровку и смастерила на его ноге что-то наподобие повязки. Сколько ему лет? Тридцать пять? Сорок? Светло-русые волосы, темно-карие глаза. Осунувшееся лицо. Пока я тут мучилась ожиданием, его избивали просто так, ради удовольствия. Я не хочу, чтобы из-за меня кого-то калечили или изводили.

— Я не смогу, — прошептала, боясь нарушить тишину. Как он может просить о таком?

— Сможешь… сможешь. — Матвей резко подался вперёд, лицо приобрело решительные черты. — Это сс*чившиеся подонки, почувствовавшие п*зд*ц. Если Студинский придет к власти в этом городе – им всем конец. Поэтому и дергаются, пытаясь предотвратить неизбежное. Ты – лакомый кусочек, оружие в их руках, и… уязвимое место, его слабость. Чтобы они не говорили, как бы не угрожали – тяни время. Хорошо?

И снова накатила волна дикого отчаянья. Такого не испытывала даже когда очнулась в лесу, в кольце незнакомых мужиков, во главе с Тимуром. Тогда я знала, это конец. Расплата за предательство. Тогда тревожилась лишь о брате. Сейчас… всё намного хуже. Слишком большая ответственность. Слишком…

Мне трудно понять, как жажда власти может довести до подобного. Если в нашем городе творится такой беспредел, то что тогда говорить о столице? С чего всё начинается? С зависти? Жадности?

Лицо Матвея постепенно окрасилось в бледные тона. Под глазами залегли темные круги. Ему стало хуже. Я монотонно раскачивалась, обняв себя за плечи, и заторможено наблюдала за тем, как джинсовая ткань медленно наполнялась кровью.